Подведение итогов жизни - 14

 В начале 1875--1876 учебного года я был уже в городищенском училище. Это событие имело решающее значение в моей жизни.

 Городищенский сахарный завод Яхненко и Симиренко был старинный и выдающийся центр украинской культуры. Говорили, что здесь в свое время не раз гостил Т. Г. Шевченко. Во всяком случае знаменитый поэт Украины пользовался здесь великим, вполне заслуженным почетом, и Платон Федорович Симиренко был первым издателем стихотворений Шевченка.

 Ходила легенда, что великий украинский поэт вел здесь даже наглядную пропаганду. В одну руку он, будто бы, брал несколько камешков, которые должны были изображать "панів" и придержащие власти, а в другую жменю пшеницу или жита -- символизировавшие народ, "громаду". Положив камешки на стол, он сыпал на них зерна, которые, конечно, покрывали камешки. Вывод ясен: масса народная, "громада", может стереть с лица земли и "панів" и властителей. Передавали также, что Шевченко на заводе продиктовал некоторым известное свое четверостишие:

 О людэ -- людэ небораки,

 На що сдалыся вам цари,

 На що сдалыся вам псари --

 Вы-ж таки людэ -- не собаки.

 Я уже не застал П. Ф. Симиренко в живых. Не было в это время на заводе и ранее служившего здесь знаменитого этнографа П. Л. Чубинского, которого жандармы считали революционером, участвовавшим в устройстве в Женеве типографии для Драгоманова.

 Но украинофильский отпечаток толстым слоем лежал еще на всем жизненном укладе. Сильными покровителями украинской культуры являлись как глава управления завода, брат покойного П. Ф., Василий Федорович Симиренко, так и видный член его, А. Ф. Храпаль. Этого было достаточно, чтобы на заводе полным правом гражданства пользовались украинский язык, украинская песня, украинская музыка. Что касается школы, то, в виду ревнивого правительственного надзора, в стенах ее господствовал язык государственный. Лично меня это обстоятельство не особенно огорчало. Всю жизнь обучавшийся на русском языке, глубоко почитавший русскую литературу, увлеченный всероссийским народническим движением, я, по правде сказать, совершенно индиферентно относился к украинофильству. Также, кажется, относился и Шпаченко, хотя он был слишком дипломатичен, чтобы уяснить его взгляды, но зато третьему нашему товарищу, милейшему человеку, Павлову, школьный режим доставлял много горя. Почти украинский фанатик, Павлов производил свою чисто русскую фамилию от слова "полова" и лишь по необходимости пользовался русским языком. Крайне осторожный, он только по вечерам, запершись в своей комнате и занавесив окно, давал волю своим украинским чувствам. Чаще всего его собеседником был хитрый украинец Мусий, школьный сторож. Большой любитель спиртных напитков, он охотно принимал предложение Павлова, всегда усердно угощавшего чаем и водкою как себя, так еще более гостей. Павлов запирался с Мусием в своей комнате и "пропагандировал" последнего, говоря о великом прошлом Украины, о ее героях и мучениках, о будущем своей родины, причем почти всегда дело доходило до слез: плакали и Павлов, и Мусий. Если я или Шпаченко были дома, то Павлов приглашал и нас, но мы всегда лили ушаты холодной воды на его пылавшее воображение и при нас слез обыкновенно не было.

 Я очень быстро подружился со своими товарищами и мы мирно жили под одною кровлею, ведя свое хозяйство. Рядом с нашею квартирою, в одном здании с нею, помещалась женская школа, где учительницами были Е. А. Храпаль и Гоголь-Яновская, родственница знаменитого писателя. В самом заводе были также весьма симпатичные люди, особенно заводские химики. Более других я был близок с Пятаковым и Виноградовым.