Государственные преступники в Черниговской тюрьме... - 2

 Когда отпало ни на чем неоснованное предположение, что в моей судьбе играл роль Кобылянский, фантазия стала строить разного рода другие нелепости. Меня смущало то обстоятельство, что заключен я в Черниговскую тюрьму и меня никуда не увозят. Если бы дело происходило в Киеве, Одессе, даже Петербурге, тогда бы у меня было более данных для догадок. Но в Чернигове, где я не был со времени оставления гимназии,-- что могло скомпрометировать меня? И вот, в бессонные тяжкие ночи стал рыться в своей памяти, начиная с детства. Между прочим, я задался теперь ранее не приходившим мне в голову вопросом,-- почему, каким образом я сделался "неблагонадежным" и с какой поры? Он, этот вопрос, привел меня к удивительным открытиям. Уже с раннего детства, несмотря на захолустье, в котором оно прошло, меня окружала атмосфера, созданная великими реформами 60-х годов. Мне было только пять лет, когда последовало освобождение крестьян, но у меня отчетливо запечатлелась всеми исполняемая тогда, песня:

 Ах ты воля, моя воля,

 Золотая ты моя,

 Воля сокол поднебесный,

 Воля светлая заря!...

 То обстоятельство, что рабство разрушено было при содействии верховной власти, дозволяло распевать и хвалить "волю" даже в сферах официальных и, так сказать, пропагандировать ее. И тут же передавались ужасы из крепостного периода, рисовались картины мук народа, все вынесшего на своих плечах и, несмотря на это, сохранившего образ человека.

 Впоследствии мне пришлось весьма часто слышать и песню на эту тему. Ее распевали уже в нелегальных сферах. Начиналась она так:

 Долго нас помещики губили,

 Становые били,

 Мы привыкли каждому злодею

 Подставляти шею...

 А конец, кажется, таков:

 Всякий бударь с свойственным нахальством

 Мнит себя начальством.

 Неужель их, господи ты, боже,

 Миром мазал тоже?..

 Народа я не знал, видел его только на базаре, и, следовательно, сочувствие к нему зародилось, благодаря названной популярной песне, разговорам о крестьянских страданиях, а позже, главным образом, благодаря литературе.

 Не говоря уже о позднейших писателях, как Григорович, Тургенев, Некрасов, Глеб Успенский и др., многие более ранние были народными печальниками. Возможно, что наше народолюбие, как, пожалуй, и анархизм, имеют корни еще в славянофильстве. Выдающиеся славянофилы гордились, можно сказать, русским народом за его общинный быт, видя в последнем резкое отличие России от Запада и веруя, что наше отечество самобытно разрешит все проклятые политические и социальные вопросы. Самарин, Хомяков и, особенно, Аксаков совершенно ясно говорили об этом. Аксаков, например, недвусмысленно осуждал государственный строй, отдавая полное предпочтение общинному.

 "Путем государства,-- писал он,-- пошла Западная Европа и разработала великолепно государственное устройство с чрезвычайными оттенками, доведшими его в Америке до высокой степени либерализма. Но это либеральное государство есть все-таки неволя и, чем шире ложится она на народ, тем более захватывает она народ в себя и каменит его духом закона, учреждения, внешнего порядка. Если либерализм государственный дойдет до крайних пределов, до того, что каждый человек будет чиновником, квартальным самого себя, тогда окончательно убьет государство живое начало в человеке. Передовые умы запада начинают сознавать, что ложь лежит не в той или иной форме государства, а в самом государстве, как идее, как принципе, что надобно говорить не о том, какая форма лучше или хуже, какая форма истинна, какая ложна, а о том, что государство, как государство,-- есть ложь. Славянские народы представляют нам иное начало,-- начало общинное. Славянские народы, русский народ по преимуществу, есть народ безгосударственный".