Государственные преступники в Черниговской тюрьме... - 1

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПРЕСТУПНИКИ В ЧЕРНИГОВСКОЙ ТЮРЬМЕ И ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ ЖИЗНИ.

 Из государственных преступников в Черниговском замке в мое время сидели лишь трое: Тринидатский, Булич и Кобылянский. Первых двух я не знал и никогда о них не слыхал, а с Кобылянским встречался. Все они замешаны были по делу об убийстве в феврале 1879 г. харьковского губернатора кн. Кропоткина и, как я узнал впоследствии из журнала "Былое", выданы "другом" знаменитого революционера Дмитрия Андреевича Лизогуба, Владимиром Дрыгою. В "Своде показаний, данных некоторыми из арестованных по делам о государственных преступлениях", об этом говорится следующее: "По показанию Дрыги, убийцею (кн. Кропоткина) был варшавский учитель, по ремеслу слесарь, присланный из Варшавы для совершения преступления; участие же Зубковского (студент Киевского университета) заключалось в руководстве этим лицом и приискании для него безопасного помещения после убийства. Засим, по указанию Дрыги, убийца, по совершении преступления, прибыл в Чернигов, где ночевал, по записке Зубковского, в квартире отставного чиновника Тринидатского, служащего в Черниговской губернской земской управе. А так как неизвестный человек рассказал ему про убийство, то Тринидатский поспешил отправить его в село Плехово, Черниговского уезда, к земскому врачу, Александру Буличу, который отвез его затем к помещику Комаровскому". Вот этот-то "неизвестный человек" впоследствии оказался дворянином Людвигом Кобылянским, принимавшим участие в убийстве кн. Кропоткина, совершенном Григорием Гольденбергом. Повторяю, я ничего не знал о "преступлении" Кобылянского, которого, как говорили мои надзиратели, привезли в Черниговскую тюрьму закованного в кандалы, но то обстоятельство, что я с ним встречался и заключен в одной с ним тюрьме, заставило мысль мою искать причину ареста в связи с Кобылянским.

 Следует заметить, что в первый же день, как только громыхнул тяжелый засов, и я один остался в камере, тотчас же, независимо от меня, мысль моя была направлена на розыск событий и лиц, благодаря которым я попал в тюрьму. Предо мною прошла вся моя жизнь, промелькнули все знакомые, и я все ломал голову,-- какой же момент в этой жизни стал известным жандармам и каким образом? Несомненно, кто- то выдал или проболтался, или, быть может, при обыске у кого-либо найдены были мои письма. Привоз Кобылянского и повернул мои мысли в его сторону, хотя, кроме случайного знакомства, у меня ничего с ним не было. Мне ужасно хотелось завести с ним связи, чтобы, в случае допроса, или, как я думал, очной ставки,-- сговориться, что отвечать. Но и арестанты, и надзиратели говорили, что Кобылянского держат где-то в карцере, чуть ли не в подземелье, и снестись с ним невозможно. Тогда я решил, что буду категорически отрицать знакомство с Кобылянским, если бы даже последний, при очной ставке, признал меня. Однако скоро выяснилось, что он, как и следовало ожидать, никакого отношения ко мне не имеет. Об этом сообщил мне несчастный Булич, нервное состояние которого не выдержало одиночного заключения и иезуитских приемов фон-Мерклинга. Булич сидел в одном со мною коридоре, но на другом конце. Когда на часах стояли "хорошие" часовые, дозволявшие ночью переговариваться, я несколько раз пытался завести беседу с Буличем, но ни разу ответа не получил. Однажды в дырочку двери я увидел, что по коридору прошел священник. На другой день надзиратель сообщил мне, что Булич "во всем сознался и просил допустить к нему священника, чтобы исповедаться и причаститься". Не оставалось никакого сомнения, что бедный товарищ по заключению, как говорится, рехнулся. Следующие дни подтвердили сообщение надзирателя. Булича часто стали пускать на прогулку и давать свидание со старушкой-матерью. Еще через некоторое время, в глухую полночь, он, окликнув меня, чистосердечно сообщил, что "сознался". Далее выяснилось, что фон-Мерклинг, выражая сожаление о матери, уговорил Булича сознаться, пообещав немедленное освобождение из тюрьмы. Но как только доктор, поверив жандарму, исполнил совет последнего, фон-Мерклинг, не освободив, конечно, Булича, тотчас же привел статью, под которую подводится преступление доктора. Это была смертная казнь. Теперь фон-Мерклинг ставил вопрос иначе: нужно полное, исчерпывающее раскаяние, чтобы избавиться не от тюрьмы, а уже от смертной казни. Правда, все преступление Булича состояло в том, что он дал приют Кобылянскому, быть может, не зная даже о его деяниях, но в 1879 году попасть на виселицу было не так уже трудно.

 В скором времени после признания Булича, последнего одновременно с Кобылянским и Тринидатским перевели в Харьков, по месту совершенного Кобылянским преступления. Здесь кстати добавлю, что Булича и Кобылянского судили лишь в октябре 1880 года в Петербурге, приобщив к делу "шестнадцати", обвинявшихся во всевозможных преступлениях, а в том числе, в лице Кобылянского и Булича, приговоренных к каторге, и за соучастие в убийстве кн. Кропоткина. Квятковский и Пресняков, фигурировавшие в этом же процессе, были приговорены к смертной казни.