И еще одна, не менее странная личность повстречалась мне в этих краях - только уже не в тундре, а в горах, в верховьях Яны, у ее западного притока, Сарманга.
Тайга там тихая, малолюдная, дремучая. Она не густа, но богата всяческой дичью. А климат сравнительно мягкий - много мягче, к примеру, чем в Верхоянской долине.
Есть в окрестностях Сарманга немало ущелий, доверху заваленных сугробами и словно дремлющих в пышных пуховинах. Над ними разливается голубоватое снежное сияние, и дышится там легко! И крепко - до головокружения - пахнет свежей хвоей, густым смоляным настоем.
И в одном таком хвойном урочище - в голубой первозданной глуши - я случайно набрел на занесенную снегом избушку.
Я постучался. Дверь отворил высокий бородатый старик. Он оказался русским, и жил, судя по всему, один.
В комнате яростно топилась печь, но помещение не проветривалось, и было здесь душно, надымлено, смрадно. Пол засевал мусор, на столе громоздилась грязная посуда, постель стояла смятой и неприбранной.
Да и сам старик тоже выглядел каким-то запущенным. Мысленно я сразу же окрестил его «отшельником». Был он космат и нечесан, в неряшливой бороде, в несвежей рубахе без пояса. И ходил по избе босяком. Длинные черные нестриженные ногти на его ногах перекрутились штопором и загнулись на манер когтей. И когда он ходил, то стучал ими об пол по-собачьи.
Мне стало неуютно, нехорошо… И я решил не застревать в этом доме надолго. Но затем мы разговорились - и время потекло незаметно.
Отшельник достал бутылочку. Сполоснул стаканы. Поставил на стол закуску. И мы выпили. А немного спустя еще… И я, озирая комнату, спросил:
- Вы давно уже тут?
- Нет, не очень… Я раньше в Забайкальи проживал, а до того - в Красноярском крае, на Енисее.
- Значит, вы все время движетесь на Восток, проговорил я задумчиво. - А откуда - простите?
Я знал, что веду себя невежливо. По сибирским правилам знакомство, нельзя начинать с таких вопросов. Я ведь интересовался деталями биографии, а здесь ее «трогать» было не принято! Во всяком случае - так вот, сразу, напрямик… Но удержаться я не мог, слишком уж старик заинтересовал меня. И кроме того, я чувствовал, что он - не сибиряк, не настоящий таежник.
- Я вообще-то с Запада, - вздохнул он, - с Украины. Там, на Юге, вырос и учился, а впоследствии и сам учительствовал.
- Так вы - учитель?
- Да. Был. Теперь-то уж я на пенсии.
Ответ его удивил меня чрезвычайно, учителей я не такими представлял! А впрочем, язык у него правильный, книжный, - погодя, отметил я, - вполне интеллигентный язык! Что ж, в жизни случается всякое. Может, с ним беда какая-нибудь стряслась? Или же это - бывший лагерник, старый ссыльный? Долго страдал, опустился…
- Далеко же вы забрались, - сказал я. - Мне кажется, у нас сходные судьбы… Я ведь сам отбыл срок на севере и недавно только освободился.
- Вы думаете, я из лагерей? - он поднял брови. - Нет, все гораздо проще! Или, если хотите, сложнее. Я жил весьма тихо, покойно. Хотя и размышлял о многом. И многое видел, замечал… И пришла пора, когда я понял: надо спасаться, бежать.
- Бежать - от кого?
- От цивилизации.
- Зачем?
- Затем, что она сгнила, почти уже распалась. Мир наш агонизирует, неужто вы сами не понимаете? И агония эта завершится ужасающей катастрофой. И скоро, учтите, очень скоро!
- О чем это вы, - о Страшном Суде? - спросил я. - Об атомной бомбе?
- Называйте, как хотите, - усмехнулся он, - я, кстати, неверующий… Но бомба эта действительно - Страшный Суд, данный нам за грехи наши! В сущности, атомный распад явится естественным продолжением уже существующего распада - морального и этического. Распада нравов, распада всех норм… Станет его заключительной фазой!
- И вы, значит, в предвидении катастрофы, решили укрыться здесь?
- Здесь очень удобное место! Я долго искал такое… Война сюда не придет. Ну, рассудите сами: какой же смысл бомбить голую тундру, пустынную тайгу? Эта часть континента гораздо более отдалена от цивилизации, чем, скажем, Африка.
Мы еще выпили. Потом я сказал:
- В атомной войне самое страшное - не столько бомбежка, сколько радиация, всякие там осадки… А от них не скроешься.
- Это тоже учтено, - оживился отшельник. - Смотрите! - Он сложил ковшиком ладони.
- Яна здесь - на самом дне. Ее с запада защищает Верхоянский хребет, с востока - хребет Черского. На юге высится мощная гряда Сунтар-Хаята. Остается открытым только выход к морю, но там ветер дует, в основном, вдоль побережья. Ну, а все прочие ветры разбиваются о круговой барьер… Так что радиация, как видите, никогда сюда не проникнет!
Бутылка опустела. Старик принес новую. И вдруг воскликнул - с каким-то мрачным торжеством:
- Погибнут все! До единого! Жизнь сохранится только здесь, да еще, наверное, в Гималаях…
И разлив водку по стаканам - он высоко поднял свой:
- Выпьем за это!
Пить за это мне поначалу не хотелось. Но я уже захмелел, ослаб, затуманился. Из тумана выплыли картины прошлого… И вспомнив все свои неудачи и бедствия, я воскликнул:
- Ладно! Черт с ним! Мир действительно прогнил - и пусть он пропадет, испарится…
- Нет, нет, - поспешно возразил отшельник, - я пью за другое.
- За что же? - удивился я.
- За то, чтобы жизнь все-таки сохранилась тут, осталась.
- Ага. - Я задумался на миг. Но почему только тут? Может, найдется еще одно укромное место, где есть издательства, где выходят книги, журналы?
Мы были, к тому времени, уже на ты. И старик сказал мне строго:
- Не болтай чепухи! Какие еще книги? Планета будет очищена полностью.
- Я так не согласен, - проговорил я. - Ведь должен же я осуществить свою идею…
- Поздно! - мотнул бородой отшельник.
- Поздно? - я всхлипнул и пригорюнился. - Ты уверен?
- Абсолютно.
- А сколько времени ты уже ждешь этого Светопреставления?
- Да уж лет восемь…
- Вот видишь! Может, так оно и дальше потянется, а?
- Нет, теперь уже скоро, - объявил старик. И потянулся, сопя, к бутылке. - Это все, как горный обвал. - Он плеснул водку в стакан. - Начинается медленно, неприметно. Затем набирает силу, растет, и рушится уже неудержимо. И погребает под собою все. - Тут он выпил залпом и замер, не дыша; глаза его округлились, вышли из орбит. - И мы уже, в сущности, погребены… Лавина - над нашими головами!
Вот так мы сидели и пили - за гибель цивилизации, за Конец Света.
- Я сказал:
- Ты бы хоть приготовился, что ли. Прибрался бы, навел бы порядок в доме… Все же такое событие!
- Надоело, - отмахнулся он, - устал. Да и какой смысл? Все равно пропадать!
Он как-то сразу остыл и сник. По лицу его распустились морщины, сырая борода обвисла. И я подумал, что он и действительно устал. Смертно устал - от безмерного своего ожидания, от жуткого одиночества и от пьянства…
- Как же ты, папаша, живешь тут один? - спросил я, позевывая. - Как, вообще-то, кормишься?
- Неподалеку есть село Барылас, - сказал он, - туда мне переводят пенсию. Ну, я и хожу иногда за деньгами, за покупками. Но чаще якуты сами мне все привозят. Здешние люди - наивные. Они меня за колдуна принимают, за какого-то шамана… Боятся… Ну, а там, где страх, там и почет!
Спать я улегся у печки, на сдвинутых лавках. Отшельник же долго еще курил, возился, расхаживал по комнате. И засыпая, я слышал сухое четкое клацанье когтей.
И в тот момент, на зыбкой грани яви и сна (когда реальные предметы и звуки сплавляются с мутными ночными видениями), в собачьем этом клацаньи почудилось мне что-то недоброе, пугающее, действительно - колдовское…
Утром я стал собираться в дорогу.
- Куда ты? - сказал старик. - Оставайся. Надежнее места все равно не найдешь!
- Надо идти, - пробормотал я. - Спешу… Не могу. Конечно, если бы знать точную дату
- другое дело! Но ведь ничего же неизвестно…
- Известно главное, - сказал отшельник. И поднял палец. - Это - будет!
И я ответил, уже стоя в дверях:
- Вот потому-то мне теперь и надо спешить!
Свободное копирование
