LXI
В четверг утром, после мерзейшей ночи, ослабленный, с отбитыми костями на этих голых досках, я был в страшном поту. Пришли с обыском. Супер-интенданта не было, так как в это время ему было неудобно, он пришел после, несколько позже.
Я сказал Шиллеру:
-- Посмотрите, как я облит потом, ведь мне очень холодно, мне бы надо тотчас же переменить рубашку.
-- Нельзя! -- крикнул он грубым голосом.
Но украдкой он сделал мне знак глазами и рукою. Когда уходили капрал и солдаты, он снова мне сделал знак в то время, как запирал за собой дверь.
Немного спустя, он появился снова, неся мне одну из своих рубашек, вдвое длиннее меня.
-- Для вас, -- сказал он, -- она немножко длинна, да теперь у меня здесь нет других.
-- Благодарю вас, мой друг, но так как я привез с собою в Шпильберг полный сундук белья, то, надеюсь, мне не откажут дать одну из моих рубашек, будьте так добры, сходите к супер-интенданту и попросите у него одну из них.
-- Синьор, вам ничего давать не приказано из вашего белья. Каждую субботу вам, как и другим арестантам, будет выдаваться казенная рубашка.
-- Добрый старик, -- сказал я, -- вы видите, в каком я положении, маловероятно, что я когда-нибудь выйду живым отсюда: я никогда не смогу ничем вознаградить вас.
-- Стыдитесь, синьор, -- вскричал он, -- стыдитесь! Говорить о награде тому, кто не может оказать вам услуг! Тому, кто едва может снабдить тайком больного, чем бы осушить тело, обливающееся потом!
И, грубо набросив на меня свою длинную рубашку, он ушел, ворча, и захлопнул дверь со страшным шумом.
Через два, этак, часа он принес мне краюху черного хлеба.
-- Это вот, -- сказал он, -- порция на два дня.
Потом он стал гневно прохаживаться.
-- Что с вами? -- спросил я. -- Вы сердитесь на меня! Да ведь я же надел вашу рубашку, которую вы мне одолжили.
-- Я сержусь на доктора, который, хоть сегодня и четверг, мог бы, однако, прийти!
-- Терпение! -- сказал я.
Я говорил: "Терпение!", -- а сам не находил никаких средств лежать так на досках, даже без подушки: все мои кости болели.
В одиннадцать часов мне был принесен обед одним арестантом в сопровождении Шиллера. Обед составляли два железных горшка: в одном сквернейшая похлебка, в другом вареные овощи, приправленные таким соусом, один запах которого вызывал тошноту.
Я было попытался проглотить несколько ложек похлебки, но не было никакой возможности.
Шиллер твердил мне:
-- Будьте пободрее, старайтесь привыкнуть к этой пище, иначе и с вами случится то же, что и с другими: придется грызть только один хлеб и умереть потом от истощения.
В пятницу утром пришел наконец доктор Бейер. Он нашел у меня лихорадку, приказал мне дать соломенный тюфяк и настоял на том, чтобы я был выведен из подземелья и переведен в верхний этаж. Но этого сделать было нельзя: там не было места. Но было сделано о том донесение графу Митровскому, губернатору двух провинций Моравии и Шлезии, живущему в Брюнне, и граф приказал, чтобы, в виду серьезности моей болезни, мнение доктора было приведено в исполнение.
В комнату, которую мне дали, проникало немного света, и я, вскарабкавшись к решетке узкого окошечка, увидал внизу долину, часть города Брюнна, предместье со множеством садиков, кладбище, озеро Картезианцев и лесистые холмы, которые отделяли нас от славных полей Аустерлитца.
Этот вид очаровал меня. О, как бы я был рад, если бы мог поделиться им с Марончелли!
Свободное копирование
