Но, быть может, это даже головокружительное, повышение заработных плат еще не слишком угрожало бы благосостоянию России, если бы параллельно не стало наблюдаться еще другое, куда более грозное явление.
Ведь повышение заработных плат и разных цен вызывает только перераспределение общего национального дохода между отдельными элементами страны, но общего благосостояния страны почти не захватывает.
Правда, при этом деньги переходят в руки классов населения, менее склонных к сбережению, а больше -- к трате всего заработка на усиленное потребление. Но национальный доход, в сущности, не меняется. Ухудшается расходный бюджет и уменьшается накопление. Это -- ущерб для национального хозяйства, ухудшает его перспективы на будущее, но все же это еще терпимо.
Но параллельно с требованиями повышения заработка пошла куда более страшная проповедь уменьшения производительности труда, проповедь борьбы со всеми способами его интенсификации. Я имею в виду не введение восьмичасового дня, хотя и таковое в военное время подвержено сомнению в своей рациональности, но страстный поход против всякой премировки труда и сдельной платы. Этот поход был положительно ужасен.
В русской рабочей среде, еще весьма не культурной, он дал чрезвычайно быстро весьма горькие плоды.
Страна страдала от недостаточного производства, а мы в это время с каким-то сладострастием понижали ее производительность.
Во многих областях промышленности уже к осени падение производства было удручающим. Например, Донецкий угольный бассейн в августе 1916 года дал 135 миллионов пудов, а в том же августе 1917 года уже всего 85 миллионов пудов. Так как около 40 миллионов пудов берут железные дороги, то приходилось разрабатывать план закрытия ряда домен, т. е. понижать производство железа, значит, подрезать в корне всю промышленность вообще.
Сейчас Донецкий бассейн едва ли дает и полсотни миллионов пудов в месяц. Ведь в антрацитном районе идут беспрерывные бои большевиков с казаками: где же тут думать об угле?
Недобор угля и вообще падение всякого производства, впрочем, объясняется еще и тем, что лозунг восьмичасового дня в России был понят довольно своеобразно.
Например, в Царицыне его истолковали так, что в него должен входить и один час на обед, и 15 минут отдыха в каждом часе работы. Иначе говоря, получается вместо восьми -- 5 1/2-часовой рабочий день.
Все конторщики и служащие заводской "администрации" потребовали себе уже прямо шестичасового дня.
Углекопы-забойщики стали работать по четыре-пять часов в день, а число выходов на работу понизили кое-где до четырех в неделю.
"Чего мне стараться? С меня довольно зарабатываю. Да и водки не купишь. Так на что деньги?"
Но помимо таких, почти что анекдотических, случаев вся Россия, быстро восприяв европейский восьмичасовой рабочий день, отнюдь не подумала об одновременном введении европейского количества праздников. Праздники остались русские. Отпали, правда, царские дни, но зато прибавились разные революционные праздники, да митинги, да комитеты (все всегда в рабочее время). Но и без этих добавочных прогулов число праздничных дней в России грандиозно -- более 100 в год. Всякие Ильины, Николины дни, "престолы", Параскевы-Пятницы, родительские субботы и т. д. А в этом году к ним относились с особой бережностью: Ильин день всеми праздновался, даже там, где о нем прежде забывали.
В результате удручающее понижение производительности страны.
А если к этому прибавить, что помещики озимей, конечно, не засевали, а крестьяне дрались между собою из-за помещичьей и хуторской земли, то каких еще искать причин вплотную надвинувшегося на Русь голодного мора?
Свободное копирование
