Полундра, наших бьют!

28. Полундра, наших бьют!

В полуночную тишину спящего экипажа врезается истошный пьяный вопль: «Полундра! Наших бьют!»

Это сигнал бедствия и в то же время набат, призывающий немедленно подниматься на борьбу с неведомым еще обидчиком. Как эхо прокатывается он по всем этажам и тут же отзывается топотом сотен ног, сбегающих, по железным лестницам.

Полусонное, галдящее и совершенно неуправляемое стадо мустангов, сбившееся в плотную массу и несущееся со свирепой разрушительной силой по диким прериям - пустынным, устало притихшим улицам ночного города. Беда запоздалому прохожему, ненароком оказавшемуся на его пути!

- Кого отлупили? За что? Где? Когда? Кто?

- Вроде, солдаты. - Бей солдат!

В тельняшках, клешах, ботинках на босу ногу, с ремнями в руках наэлектризованная толпа растекается по близлежащим улицам. Первым в ненавистной зеленой форме на пути попадается загулявший с подругой курсант-артиллерист с Большого Фонтана. Не предполагая опасности он и не пытается убежать, за что тут же жестоко расплачивается - на глазах у насмерть испуганной подружки его зверски избивают.

Следующий - веселый, изрядно подвыпивший солдат, дружески приветствующий братишек-матросов и всем предлагающий допить с ним остатки вина. Внезапные удары тяжелых блях сбивают его с ног, но лежа на земле, он продолжает недоуменно разводить руками.

С солдатами покончено, редкие прохожие предусмотрительно прячутся в подъездах домов, в подворотнях.

- Кончай! Всем назад!

Оживленный обмен впечатлениями, слышатся сомнения:

- Зря мы, наверное, их - курсач с девахой крутил, ему явно не до драки было, а другой вообще лопух, выпивку предлагал...

- Нет, братва, своих в обиду никому давать нельзя. Сегодня одного отлупили, завтра другого - тебя или меня. И никто нас не защитит, так что ли? Теперь эти солдаты всю жизнь будут помнить, что с моряками лучше не связываться, да и другим закажут.

У экипажа взволнованный и испуганный дежурный офицер проясняет обстоятельства и истоки возникшей тревоги. Виновник, Боб Румянцев, найден безмятежно спящим прямо на лестничном марше. Он законченный алкоголик, часто попадающий в пьяные переделки. Что-либо понять из его бессвязного лепета невозможно. Да и бил ли его кто? Сопатка целая, фонарей не видно. Наверняка с пьяных глаз да для куражу весь этот шухер поднял. Кажется, говорит, все-таки били, но кто точно уже не помнит. Возможно, сам на кого-то в темноте натолкнулся, а померещилось совсем другое.

Что же с ним теперь делать? В карцер, на гауптвахту? За что? Ну, выпил, с кем не бывает? Ничего ведь особенного в городе не натворил, спокойно добрел до экипажа. А то, что все поднялись на его защиту - естественное проявление флотской солидарности. Как же иначе? Но с него ведь все началось, он тревогу поднял, причем, как оказывается, ложную. Да нет, не он - он лыка не вяжет. Наверное, кто-то другой. Поди-ка теперь разберись! Ладно, всем спать, завтра на трезвую голову будем выяснять.

Однако уже со следующего дня всех моряков в районе Большого Фонтана нещадно били артиллеристы. Затянувшиеся боевые действия с трудом пресекли усиленные наряды городской комендатуры. Но на этом дело не завершалось, более того - война охватила весь город.

Артучилище заключило временное перемирие с авиационной спецшколой - у них своя напряженка еще не совсем спала, - а также молдаванской шпаной и «объединенные силы армии, авиации и местного ополчения выступили против флота». Силы оказались абсолютно неравными и мореходка стала нести заметные потери - ребят отлавливали в разных районах и основательно колотили. Двоих после госпитализации отчислили из училища по инвалидности. Пришлось перейти на чрезвычайное положение - никаких увольнений, по городу ходить только строем.

А противник развивал успех. Дошли слухи, что шпана намеревается штурмовать экипаж. На всякий случай усилили наряды, поплотнее закрыли все входные ворота. Предостережения оказались не лишними: вечером вооруженная железными прутьями и палками, орущая в несколько сотен голосов толпа, заполнив все пространство Лермонтовского переулка, плотно окружила оба спальных корпуса.

Тут шутки в сторону! Вполне могут быть и многочисленные жертвы, не говоря уже о неизбежном кровавом побоище. Объявляется боевая тревога: усиленные наряды - в ружье, примкнуть штыки! Патроны, однако, не раздаются. На балконы экипажа выходят вооруженные офицеры-преподаватели. Собравшихся просят разойтись, предупреждают, что по каждому, кто ворвется на военный объект, будет открываться огонь на поражение.

Ультиматум отвергается. Нетрезвая, возбужденная толпа рвет забаррикадированные ворота, лезет через высокий забор.

Гремят первые предупредительные выстрелы. Пока в воздух. Толпа испуганно шарахается назад и, быстро перестроившись, снова идет на штурм.

Но к ее тылам уже подкатили милицейские и армейские грузовики, их быстро наполняют юным воинством - ревущим, молящим о пощаде.

- Срывайся! Лягавые!

Через минуту в Лермонтовский переулок возвращается обычная тишина. Асфальт усеян оружием, брошенным незадачливыми штурмовиками.

А если бы помощь запоздала?...

К инциденту приковано внимание военных, партийных и прочих властей, о нем шумит весь город. Накал противостояния спадает, постепенно восстанавливается мир. Этому способствует обмен делегациями между мореходкой, артиллеристами и летчиками. Взаимно обязуются крепить дружбу, приглашают на свои вечера, на танцы. Договариваются о совместном обуздании городского хулиганья.

Все радуются обретенному спокойствию - можно снова спокойно гулять по ночному городу.