Моральный кодекс

27. Моральный кодекс

Мореходский моральный кодекс, нигде не зафиксированный, но неукоснительно, даже свято, чтимый, обостренно непримирим к любой резко выраженной индивидуальности. Это, понятно, не означает, что ты не можешь проявить выпирающий из тебя талант - хорошо, скажем, петь, как Коля Старков или Леня Жак, умело греметь штангой, как Коля Черный или Гарик Рудгольц, играть сразу на всех известных миру инструментах, как Женя Медведцев или Вова Глинский, а также бить чечетку, бегать, прыгать, плавать и прочая, и прочая. Наоборот, за это тебе лично честь и хвала, а друзьям, за то, что ты вроде бы в их среде такой талантливый уродился, тоже почет. А греться в лучиках чужой славы, пусть даже слабеньких, всегда приятно. Поэтому красивый и талантливый выпендрёж даже поощряется.

Но если ты сачкуешь от нарядов, особенно в выходные и праздничные дни, ощущаешь острый приступ недомогания накануне выезда в подшефный колхоз, очень не любишь чистить грязную и гнилую картошку и за тебя всю эту неблагодарную работу вынужден выполнять кто-то другой, или же просто ведешь себя как-то непонятно - гуляешь невесть где и с кем, не заводишь друзей, избегаешь девчонок, то рано или поздно все это тебе припомнится.

Самому спокойнее, когда ты - как все, не хуже, но и не лучше.

В прошлый раз, когда картошку чистили почти до утра, кто сачконул? Один Валя Царенко. Он тихий, скромный до застенчивости, начитанный, потому что из интеллигентной семьи, и понятно, что ему возиться с вонючей картошкой не по душе. Просто не привык он этим дома заниматься.

А кто привык? Кому это вообще может понравиться? Такие вопросы у Вали как-то не возникли.

Сонное братство, откровенно дремавшее на занятиях весь день, никаких претензий к Вале не предъявило и ему стало казаться, что его вызов остался незамеченным.

Отбой, как и следовало ожидать, мгновенно уложил всех в кровати - ни свежих анекдотов, ни азартного козла, только спать!

Долго не приходил крепкий сон только к Вале. Маялся он не потому, что и прошлую ночь проспал вполне безмятежно, но больше от неясных еще предчувствий - очень уж подчеркнутым показалось ему всеобщее безразличие. Поэтому засыпал он долго, неохотно и настороженно.

Однако, как только от его кровати донеслись первые уверенные раскаты молодецкого храпа, кубрик, как но команде, ожил. Вердикт единодушный: «велосипед!».

С Валиных ног аккуратно снимается одеяло, между пальцев закладываются клочки газеты. Бумага поджигается и для большего эффекта гасится свет. Огонь чувствуется не сразу, но с нарастанием обжигающей боли ноги как бы сами по себе, непроизвольно начинают дергаться вычерчивая замысловатые круги, очень схожие с ездой на велосипеде. Смешно всем, кроме одного.

Несколько дней Валя провел в изоляторе. С выздоровлением его отношение к чистке картошки резко изменилось - он никогда больше не увиливал от этой почетной работы, но, беря в руки клубень, разрезал его пополам и выбрасывал в отходы.

Долгим и жарким одесским летом народ обычно спал по «форме 20», то есть полным нагишом, что открывало неисчерпаемые возможности для потешного творчества. Как, скажем, не разрисовать самыми трудносмываемыми синими чернилами всю спину или голый зад крепко дрыхнущего приятеля? Уже утром, в умывальнике, его появление вызовет бурный восторг. Заподозрив неладное, он будет ко всем приставать, чтобы прояснить тематику и местоположение фресок, и все будут ему врать, но неодинаково. Потом, насмеявшись, помогут ему отмыться, но тоже не до конца, и еще долго он будет вызывать смех и дружеские подначки.

Установлено, что наиболее высокое творчество - полногрудые русалки, пронзенные стрелами сердца, воровская и блатная символика, или душераздирающие откровения типа: «Нет в жизни счастья», либо «Ты Маня подлюка» - неизменно пользуется большой популярностью на городских пляжах, где за обладателем такой галереи обычно следует толпа зевак.

Однако нательная живопись при всем содержательном и стилистическом разнообразии, не осталась венцом народного творчества -неистощимая фантазия порождала все более замысловатые потехи, как, к примеру, удавка.

Это обычная, всем известная скользящая петля на куске простого шпагата, к другому концу которого привязывается, скажем, ботинок. Удавка тихонько набрасывается на какую-нибудь выступающую оконечность - палец, ухо или прочее - и слегка затягивается, а ботинок швыряется в спящего с такой силой, которая гарантирует его пробуждение.

Разбуженный реагирует на ситуацию вполне естественно - хватает этот ботинок, изо всех сил запускает им в обидчика и... взвывает от неожиданной боли, поскольку сам себе пытается оторвать палец, ухо или что-либо прочее.

Финал такого жестокого розыгрыша бывает обычно смешным, но иногда со слезами.

Значительно безобиднее кусочек обычного черного гуталина, заложенный ночью приятелю в трусы или пара капель силикатного клея в его роскошную шевелюру.

Все это не только смешно, но всегда заставляет задуматься: «Ребята, а за что это мне? Понял, буду исправляться».

И не надо долгих назиданий и нотаций.