От Луки-Барской до уездного города тридцать верст. Становой отправился туда, чтобы сдать начальнику "государственного преступника", пойманного им, и донести о всем происшедшем. Хотя при обыске у меня не было ничего найдено, но одно мое знакомство -- вполне доказанное -- с Донецким, обвиняемым в государственном преступлении, должно было достаточно компрометировать меня в глазах начальства. Становой сделал оплошность, не арестовав меня. Уездное начальство могло оказаться предусмотрительнее и распорядиться о моем немедленном аресте.
Предвидя это, я решил уехать из дому как можно скорее. Но выезжать днем было неудобно. Мой от'езд могли видеть крестьяне, которым становой, может быть, приказал даже следить за мною. Поэтому я решил дождаться ночи. Предоставляю судить всякому, с каким лихорадочным нетерпением дожидался я в тот день солнечного заката! Наконец наступил вечер, я сказал кучеру готовить лошадей и начал собираться в дорогу. Вдруг послышался звон колокольчика, и кто-то, под'ехав к нашим воротам, остановился. Сердце мое забилось. Поручив узнать, кто приехал, сам я выскочил в сад и спрятался среди деревьев, твердо решившись бежать хоть пешком, раз окажется, что приехали за мною.
Несколько минут спустя ко мне подошел кучер и тихо прошептал:
-- Какой-то паныч приехал. Вас спрашивает.
-- Какой паныч?! -- недоумевал я. -- Один?
-- Один. В очках.
Я вошел в комнаты. Навстречу мне поднялся со стула молодой человек несколько выше среднего роста с синими консервами на глазах. Я внимательно всматривался в лицо гостя, но оно мне казалось совершенно незнакомым.
-- Неужели не узнаете? -- проговорил он.
-- Землеройка!-- воскликнул я тогда, узнав по голосу Лермонтова.
Лермонтов, состоявший раньше в кружке петербургских "чайковцев", около года тому назад отделился от них и, приехав за границу, вошел в организационные отношения с цюрихскими "бакунистами". В Цюрихе познакомился я с ними при посредстве Ходько, прозвавшего его за конспиративное, таинственное поведение "землеройкой" или "гробокопателем". Под этим прозвищем он и был известен среди нас. Лермонтов побрился и вследствие того сильно изменил свое лицо. Разговорившись с ним, я узнал, что адрес мой он получил от Ивана, с которым встретился в Швейцарии уже после моего от'езда.
Теперь Лермонтов пробирался в Петербург из Волочиска, с австрийской границы, где он жил некоторое время конспиративно, занимаясь организацией контрабандного пути для перевозки наших бакунинских изданий.
-- Ну, батенька, во-время же вы заехали ко мне!-- заметил наконец я и рассказал ему все, что у нас случилось.
-- Плохо. А я было рассчитывал, прежде чем ехать в Петербург, немного отдохнуть у вас.
Мы решили вместе бежать и в часу десятом или в одиннадцатом ночи выехали из дому, имея в виду попасть к ночному поезду, шедшему из Волочиска в Киев.
Приближаясь к Волковинецкому вокзалу (на Сербиновцы, само собою разумеется, мы не решались ехать), Лермонтов мне заметил:
-- Смотрите же, на вокзал войдем отдельно и не будем показывать вида, что мы знакомы. Так меньше обратим на себя внимания. Если и арестуют одного из нас, то другой может уцелеть.
Этот совет я нашел благоразумным. Лермонтов пошел первый. Четверть часа спустя вошел и я за ним. В это время уже ожидался поезд, и зала была освещена. После наружной темноты свет ламп неприятно резал мне глаза. Но вот я осмотрелся. Публика суетилась и бегала взад и вперед; среди нее с важностью расхаживал и страшилище -- жандарм. Однако где же "гробокопатель"?
В одном из более темных углов зала на скамье сидел Лермонтов, но... боже мой, боже мой, на кого только он был похож! "Преступник!" -- чуть не кричала каждая складка его платья. Черная поярковая шляпа на голове, серый плед на плечах и синие очки на носу!.. Как есть -- все атрибуты нигилизма! Преступник... Преступник... С таким видом далеко не уедешь, -- мысленно повторял я и с этого первого дня моей нелегальности твердо решил держаться совершенно других приемов. Я затерся в толпе.
Наконец наш поезд пришел. Не показывая вида, что мы знакомы, мы уселись в один вагон и поехали. Только потом, дорогою, убедившись, что за нами никто не наблюдает, мы подсели друг к другу и стали беседовать.
Лермонтов считался более опытным конспиратором, чем я, так как он был до этого "нелегальным", т. е. жил не по своим документам, а потому мой взгляд на то, как следовало держать себя скрывавшемуся, не мог быть авторитетным для него.
Свободное копирование
