На второй или третий день пребывания нашего в Локарно мы отправились по озеру в лодке вместе с Бакуниным, желавшим показать нам дом, недавно купленный на его имя в окрестностях города. Покупка эта совершена была итальянскими заговорщиками с целью устроить революционный притон, а вместе с тем, сделавши Бакунина домовладельцем, закрепить его положение в Локарно, откуда его могли всякую минуту выгнать по настоянию итальянского правительства, имевшего сведения об его участии в революционных конспирациях.
Мы поплыли, пересекая залив, и скоро приблизились к берегу, поднимавшемуся высокими крутыми горами, поросшими на известной высоте кустарником. Вдоль озера вилась шоссейная дорога, ведшая из Локарно, выше которой виднелись дачи. Причалив к месту, мы поднялись по тропинке в гору и, перейдя дорогу, вошли в калитку. Я увидел перед собой старый двухэтажный дом с выцветшими стенами, покрашенными когда-то желтой краской. Передний фасад, обращенный к озеру, был выше заднего, как это бывает в домах, построенных на крутом скате. Толстые каменные стены окончательно делали похожим на какое-то маленькое укрепленьице этот старый дом, как мне показалось, вообще мало пригодны для жилья. Когда мы вошли в него, на меня пахнуло сыростью и запахом плесени; задние комнаты были темны, так как выходили окнами к горе, круто поднимавшейся сзади дома, где был разбит небольшой фруктовый садик. Но зато для устройства притона дом представлял много удобств. Отсюда можно было совершенно незаметно пробраться к озеру и уплыть в каком угодно направлении.
В Италию можно было проехать в лодке, минуя таможни. Бакунин стал толковать о том, как "они" (т. е. итальянские революционеры и он вместе с ними) поместят в этом доме "летучую типографию" и будут печатать прокламации в момент восстания, как устроят здесь склад оружия, конгревовых ракет и тому подобных "бунтовских" принадлежностей и будут доставлять их в Италию. Затем он обратился к Р. и ко мне с предложением, чтобы мы осмотрели помещение и высказали наше мнение относительно того, где и как удобнее будет устроить секретные ходы.
Мы приступили к осмотру. Я заглядывал решительно во все уголки. Из одной комнаты я нашел весьма удобным прокопать подземный ход в глухую часть сада, откуда уже легко бежать и скрыться в кустурнике, росшем по горе; из другого места можно было устроить незаметный проход к озеру. Под домом предполагалось вырыть помещение для склада оружия.
Беседуя с Р. о секретных ходах, я ходил по комнатам точно в каком-то завороженном состоянии. Здесь я имел перед собою уже не отвлеченные теории и рассуждения о революционной деятельности, а, так сказать, самую эту деятельность во всей ее реальности. Воображение мое разгоралось. Я уже предвкушал то сладкое мгновение, когда кому-нибудь из итальянских революционеров удастся тем или другим ходом ускользнуть при обыске из рук полиции. В ту минуту я не делал различия между Швейцарской республикой и самодержавной Россией.
Мы кончили осмотр и собрались в нижней комнате, где сторожем дома приготовлена была в это время закуска, состоявшая, впрочем, из хлеба с сыром и довольно плохого кислого вина. Усевшись за стол, мы продолжали беседу на ту же тему; устройство притона с секретными выходами и складом сильно занимало Бакунина. Он тоже допускал возможность обысков. Очевидно, Бакунин или вообще мало доверял швейцарской свободе или, быть может, имел в виду такие дела, которые не могли быть терпимы ни в одной стране.
-- Быть может, и вам, русским, -- говорил он, -- понадобится держать за границею свою строго конспиративную типографию для печатания летучих листков; можно будет ее тоже поместить здесь. -- Потом он переменил тон и резко добавил: -- Впрочем, какие же конспираторы русские?! Пойдут болтать -- скомпрометируют, пожалуй, и наше итальянское дело.
Мне было очень неприятно слышать этот упрек, и я принялся что-то -- не помню уж, что именно -- говорить в защиту нас, русских. Но еще неприятнее сделалось, когда Бакунин, возражая мне, в заключение вдруг воскликнул:
-- Да что русские!? Всегда они отличались стадными свойствами! Теперь они все анархисты! На анархию мода пошла. А пройдет несколько лет -- и, может быть, ни одного анархиста среди них не будет!
Эти слова глубоко врезались в моей памяти, и часто приходилось мне потом их вспоминать и видеть в них пророческое значение.
Завтрак наш окончился брудершафтом. Беседа приняла обыденный характер. Бакунин то-и-дело ловил меня на слове "вы", которое я по привычке все еще употреблял вместе "ты".
Дня через два после того Р. отправился обратно в Цюрих. Я же, намереваясь ехать в Россию через Северную Италию, остался еще на несколько дней в Локарно.
Все время я проводил у Бакунина, являясь к нему обыкновенно часу в десятом -- одиннадцатом дня и оставаясь до глубокой ночи, так как ложился он всегда очень поздно.
От многих наших тогдашних бесед теперь сохранились в моей памяти только отдельные отрывки. Так. припоминаю, как он рассказывал мне о своем пребывании в Шлиссельбургской крепости, где для развлечения он занимался тем, что кормил крошками хлеба голубей на окне своей одиночной камеры. Или тоже помню, как Бакунин утверждал, что участие жуликов в революционных делах служит вернейшим доказательством успеха, ибо жулики -- такой народ, который скорее других определяет истинное положение дел и дает настоящую оценку событиям. Они сразу чувствуют, где может быть нажива и что может принести им выгоду, и раз они начинают вмешиваться в революционное дело, то это показывает, что революционное дело сделалось настолько популярным, что может явиться предметом эксплоатации для личных целей.
-- Это однако надо иметь в виду и принимать меры, чтобы они не скомпрометировали революционного дела в общественном мнении, -- говорил Бакунин.
Но вот наконец я стал собираться в дорогу. Помню, накануне моего от'езда Бакунин высчитал по путеводителю количество денег, необходимых для моего путешествия, и потребовал, чтобы я показал ему свой кошелек. Напрасно я старался убедить его, что денег у меня достаточно и я в них не нуждаюсь. Он все-таки настоял на своем: кошелек свой я должен был в конце концов ему показать. До требуемого количества не хватило тридцати с небольшим франков.
-- Я остановлюсь в Богемии. Там у меня есть приятели, у которых я могу взять денег, сколько мне понадобится, -- об'яснил я.
-- Ну, ну, рассказывай! -- возражал Бакунин. Он вытащил из стола небольшую деревянную коробочку, отворил ее, сопя отсчитал тридцать с лишним франков и передал мне.
Мне было очень неловко принимать эти деньги, однако я принужден был их взять.
-- Хорошо, по приезде в Россию я вышлю, -- проговорил я
Но Бакунин только сопел и, глядя на меня, улыбался.
-- Кому? Мне вышлешь? -- спросил наконец он; потом добавил: -- Это я даю тебе не свои деньги.
-- Кому же их переслать в таком случае?
-- Большой же ты собственник! Да отдай их на русские дела, если уж хочешь непременно отдать.
Мы простились, и я выехал из Локарно.
Свободное копирование
