Мои воспоминания - 182

 Генерал Раевский принял меня лежа в постели, покрытый одеялом, хотя было уже около полудня. Близкий человек к покойному Пушкину, хороший знакомый моего тестя и тещи, брат жены{[1]} очень любившего меня [Михаила Федоровича] Орлова и, сверх того, получивший обо мне {вышеприведенную} рекомендацию графа Толя, Раевский, конечно, принял меня весьма любезно. Он с насмешкою любовался моими эполетами и шарфом, находил, что они очень блестящи, но что он совсем забыл об их существовании (офицеры Черноморской береговой линии большей частью не надевали эполет). Раевский говорил {со мною} по-французски; {содержание нашего разговора было приблизительно следующее. Он приписывал парадный наряд, в котором я ему представился, тому}, что я был в Ставрополе, тогда как правильнее было бы мне приехать к нему прямо и от него получить нужные сведения, что это было бы и согласнее с мнением военного министра. Я отозвался, что я поехал в Ставрополь, исполняя данное мне предписание, которое и ему было известно. Далее он мне сказал: "Итак, вы были в Ставрополе и видели статую командора". Я отвечал, что не видал никакой статуи в Ставрополе, но он утверждал, что почти все военные, проезжающие через Ставрополь, видят эту статую, а тем более лицо, получившее столь важное поручение. Я, конечно, понимал, что он говорил о генерале Граббе, но не показал вида, что понимаю. Затем Раевский объяснил мне о необходимости скорейшего покорения черкесов на Восточном берегу Черного моря, к чему покорение земли одного из их племен, натухайского, было бы первым шагом, что по покорении черкесов прочие горцы, не имея более сообщения ни с Турцией, ни с поддерживавшими их западными державами, могут быть легче покорены, что в случае войны нам весьма важно владеть Восточным берегом Черного моря, чтобы воюющие с нами державы не могли возбудить против нас горские племена, {обитающие} на этом берегу, а за ними и все прочие.

 Раевский сказал мне, что осмотр местности у Варениковой пристани был уже неоднократно производим офицерами Генерального штаба и инженером путей сообщения Адеркасомн, командированными по распоряжению Головина. Все они, в угождение своему начальству, доносили, что устройство в этом месте переправы невозможно,  что Адеркас даже не нашел этой местности и вообразил, что Раевский хочет устроить переправу через Черное море. Раевский соглашался, что устройство такой переправы действительно невозможно, но <что> он не виноват, что присылают для осмотра инженера путей сообщения, который не умеет отличить реки от моря. Все это Раевский изложил в официальном предписании, данном им мне по поводу возложенного на меня поручения.

 Вообще Раевский был охотник до составления проектов, не только относившихся до скорейшего покорения Кавказа, но до наших дальнейших действий в Азии. Эти проекты, вследствие того что он почти целые дни лежал, были им диктуемы состоявшему в его управлении поручику Антоновичу{[2]} (впоследствии генерал-лейтенанту и попечителю Киевского учебного округа); многие из них были представлены военному министру. Проекты эти давались для прочтения разным лицам, приезжавшим в Керчь; я был, конечно, из их числа. В одно время со мною читал эти проекты военный инженер полковник Постельс{[3]}, командированный на Черноморскую береговую линию по случаю взятия в 1840 г. горцами наших четырех укреплений на этой линии, для возобновления которых из них и для составления проектов на усиление остальных укреплений, так чтобы они могли противостоять нападениям горцев, Постельс всегда восхищался проектами Раевского; я находил, что не время было думать о завоеваниях в Азии, когда мы не владели еще Черноморским восточным берегом, и самое название Черноморской береговой линии было неправильно, так как линия состоит из непрерывного ряда точек, а мы имели на этом берегу несколько точек (укреплений) в расстоянии одна от другой на 20 и более верст, на которых мы не смели показать носа. Некоторые из проектов Раевского были посылаемы военным министром Головину, который постоянно их не одобрял. Опровержения Головина были снова посылаемы Раевскому, который {занимался диктованием} Антоновичу замечания на эти опровержения, позволяя себе разные колкости. Так, в одной из этих объемистых тетрадей, посланных в Военное министерство, Раевский, делая замечания на опровержение Головина, нигде не употреблял выражения: "генерал Головин говорит", а везде: "опровержение говорит". Подозревая своего подчиненного, начальника I отделения береговой линии контр-адмирала Серебрякова{[4]} в тайных сообщениях с Головиным, он в своих донесениях писал, что остановил неправильные сухопутные эволюции сего морского генерала. Получив некоторые замечания Головина по предположенным движениям морской дивизии, которая должна была крейсировать около Восточного берега Черного моря, он отвечал Головину, что в морском деле он не может следовать указаниям пехотного генерала, а часто советуется с начальником Черноморского флота, вице-адмиралом Лазаревым, указаниям которого он следует и который одобряет его распоряжения. Раевский в своих донесениях военному министру говорил о своих начальниках Головине и Граббе, что он не виноват, что имеет дело с людьми, которым нельзя растолковать, что 2 x 2 = 4.

 При чрезвычайной лени и вечном лежании в постели Раевский занимался только {означенными} проектами и замечаниями на мнения Головина об этих проектах; управление же края и войск было в полном заведовании Филипсона, а по дивизии, крейсировавшей около Восточного берега, в заведовании капитан-лейтенанта Александра Ивановича Панфилова{[5]} (впоследствии адмирала и члена совета Адмиралтейства). Раевский много читал, но большей частью пустые книги; разные ученые фолианты лежали на столе и подле его кровати, и он ими часто прикрывал читаемые им пустые книжонки, чтобы бросить посещающим его пыль в глаза.