Пошла уже вторая неделя пребывания Беклемишевых, Зориных и Зайкиных в лагере. Пока у них была ещё вывезенная из Варшавы провизия, голода они не испытывали, но было тоскливо. Ноябрьские дни и часы тянулись медленно. Покупатели рабочей силы, приходившие на лагерный "невольничий рынок", нуждались главным образом в рабочих физического труда. В качестве мускульной силы шестёрка киевлян не представляла большого интереса.
Наконец нашёлся какой-то железнодорожник, который решил забрать трёх инженеров и приспособить их в качестве чертёжников. Лагер-фюрера в этот момент не было в лагере, и его заместитель оформил передачу живого товара железнодорожнику. Взяв свой ручной багаж, все шестеро вышли из лагеря за своим новым хозяином и остановились у трамвайной остановки. В это время появился из города лагер-фюрер.
– Как? Куда?
Железнодорожник пустился в объяснения, но лагер-фюрер отобрал у него будущих железнодорожных чертёжников. На вопрос Глеба: в чём дело? лагер-фюрер ответил, что произошла ошибка. Как выяснилось в дальнейшем, лагер-фюрер уже запродал трёх инженеров с жёнами какой-то организации.
Через день они выехали через Словакию в обратном направлении на реку Вислу на верфь. Попрощались со всей компанией, остававшейся в Вене, и с Берёзовыми, уезжавшими в Братиславу, где им предстояло жить на положении свободных людей. У Александра Ивановича был уже френденпасс.
Верфь была расположена против польского города Плоцка, стоявшего на высоком берегу Вислы. Плоцк был переименован немцами в Шретерсбург [(Schröttersburg)] и находился в той части Польши, которую немцы присоединили к Восточной Пруссии.
Небольшая станция, окружённая пустым полем, производила мрачное впечатление. Позвонили по телефону на верфь и долго ждали, пока прислали лошадь за вещами. Прибывших сначала накормили в столовой, потом поместили на железной барже. Она стояла среди образовавшегося тонкого льда затона и соединялась доской с берегом. Хотя на ней поставили печки и даже затопили их, было ясно, что она будет промерзать насквозь и жить на ней будет невозможно. Обнаружилось ещё одно обстоятельство.
Оля Беклемишева, привыкшая лазить по горам Кавказа и Крыма, свободно проходила по доске на берег, а Зорина по доске идти не могла и оказалась на барже, как в тюрьме. На второй день немецкое начальство решило перевести киевлян в барак. В бараке они заняли большую комнату с двухэтажными кроватями. За стеной помещались рабочие-украинцы. По вечерам они пели такие печальные песни, что, как говорят, "всё нутро переворачивалось".
Выяснилось, что киевляне не включены в штат верфи, а должны ждать особого немецкого начальства. Начальство это не замедлило явиться. Главным начальником был штатский генерал в немецкой форме путей сообщения, по фамилии Блюмериус. Он был шведского происхождения, проработал тридцать лет в Сибири, строя пароходы, прекрасно говорил по-русски. Его помощником был молодой немецкий инженер, черноволосый и черноглазый, смахивавший на итальянца. Кроме того имелась ещё секретарша фрау Штраус, на которой лежала экономическая опека подчинённых господина Блюмериуса. Других обязанностей у неё по-видимому не было, а этими она была не очень обременена.
Блюмериус сказал, что скоро приедут ещё киевляне из Киля, и тогда его бюро начнёт действовать. Киевляне пока сидели без дела. Вечера были особенно томительны. Бараки были окружены топкой грязью, из которой невозможно было вытянуть ногу. Водопроводная колонка и удобства помещались среди этого боло-та, и ночью найти к ним дорогу без компаса было нелегко.
Затем приехали киевляне, попавшие сначала из Вены в Киль. Среди них была семья инженера Петренко, он сам, жена, мать и взрослый сын. Потом был инженер Дюк с женой. Он участвовал в молодости ещё в русско-японской войне, где и был контужен. Он отличался замечательными бакенбардами, за которые немцы прозвали его "Франц Иосиф". По-немецки он не понимал ни одного слова и на все вопросы отвечал "я, я" [("да, да")]. Зато жена его, маленькая колючая старушка на кривых ножках, прекрасно говорила по-немецки, одно время служила у немцев переводчицей, и при переводе передавала не только содержание, но и интонацию приказа. Дюки возили с собой свою прислугу Дуню под видом племянницы.
Была ещё чертёжница-вдова Чехонина с мальчиком Серёжей десяти лет. Были также чертёжник Косматов, техник Василий Михайлович и чертёжник Коржеев. Коржеев был поповичем, кое-как приспособившимся при советской власти. Женат он был на маленькой прыщеватой женщине, со вкусами и выражениями киевской торговки. Были ещё муж и жена Ясутовы, по образованию советские экономисты, и при них дочка. Ясутов забросил свою экономическую специальность и работал тоже чертежником. Эта пара была чистейшим продуктом советского воспитания, но охотно покидала мир их создавший.
Вся эта компания, состоявшая из десяти работников и десяти иждивенцев, была подчинена Блюмериусу. Надо сказать, что отношение его к его подчинённым было очень приличным. Он поместил своё бюро рядом с техническим бюро верфи, которое состояло из одних поляков, в числе которых был один польский инженер и 8-9 польских студентов. Позже к ним прибавили ещё одного русского эмигранта, родившегося в Германии.
Наконец выяснилось, чем должно было заниматься бюро Блюмериуса – оно должно было проектировать пароходы, которые будут плавать по Одеру и Висле... после победы Германии. Таким образом бюро работало не на войну, а на послевоенное время.
Вскоре привезли части барака и стали его собирать вне территории верфи. В этом бараке должны были получить комнаты работники бюро. Барак строился медленно и долго стоял без крыши. Снег и дождь разводили в нём сырость.
Надзирать за ним был выделен инженер Дюк. Он сидел в облюбованной им для себя комнате, курил трубку и топил в комнате печку.
Свободное копирование
