Дома Глеб застал Олю встревоженной, а всю квартиру перевёрнутой вверх ногами. Ночью с субботы на воскресенье был обыск. Приходили с ордером на арест Глеба. Не застав его дома, многозначительно сказали: Ага!
Утром в понедельник Глеб пришёл на службу и узнал, что ночью арестовали 11 человек. Его, двенадцатого не хватало. Глеб пошёл к комиссару:
– Должен ли я сам пойти в Че-Ка?
– Нет. Если вы им нужны, они сумеют вас найти.
Среди арестованных был и инженер Дьяченко, ближайшее начальство Глеба. Дьяченко, человек в пенсне и с чеховской бородкой, был около года женат на студентке-медичке родом из Остра и имел сына, родившегося месяца четыре тому назад. Жена Дьяченко никогда в жизни не ездила в поезде. Её передвижения в Европейской части России ограничивались переездами из Остра в Киев и обратно, совершаемыми в летнее время на пароходе, а зимой она не ездила.
Глеб отправился на квартиру Дьяченко и вместе с Мариной понёс передачу в Че-Ка. Ворота, ведущие во двор Че-Ка, были открыты и арестованные коллеги Глеба как раз совершали во дворе прогулку. Зная, что Глеба тоже должны были арестовать, они знаками приглашали его в свои ряды, но Глеб отрицательно качал головой. Через два дня арестованных выпустили. Теперь вся история с арестом Глеба в Белом Береге, с обыском на квартире и с арестом его сослуживцев объяснилась. Это были дни кронштадтского восстания. Был дан приказ о повсеместном аресте неблагонадёжных элементов.
Продовольственное положение в городе всё ухудшалось. Местами был настоящий голод, который не могли ликвидировать посылки американской организации "АРА". В Первомайском Саду (бывшем Царском) какой-то скульптор вырезал из засохшего дерева группу: на голове истощённого, скелетообразного человека сидел ворон. Надпись, правда, была не 1921, а 1919 год. Много людей ходили смотреть скульптуру, но потом власть велела дерево срезать.
Однажды комиссары разрешили легальную "товарообменную" поездку по Днепру на пароходе. Пароход с рабочими и служащими спустился в Ржищев.
Горожане запаслись гвоздями, бритвами и прочей продукцией города, с целью обменять её на масло, сало и муку.
Пароход шлёпал плицами колёс по жёлтой днепровской воде. На берегах ещё валялись оставшиеся от гражданской войны повозки, лебёдки, двутавровые балки стратегических мостов времён первой мировой войны. Пароход минул Стайки и Триполье. Рабочие выгрузились с парохода в Ржищеве и направились на базарную площадь. Товар разложили на газетах, постеленных на землю. Появились крестьянки с творогом, с яйцами и маслом и местные торговки. Пришёл и покупатель в виде местных крестьян, нуждавшихся в гвоздях, скобяном товаре, керосине, в городских штанах и пиджаках.
Кое-где вспыхивали недоразумения между приезжими и местными торговками.
– Что ж ты на моём месте стал? – говорила ржищевская старушка киевскому рабочему.
– Откуда же видно, что это твоё место?
– А вот кирпичик здесь положен.
Большей частью шёл "товарообмен" гвоздей или мыла на масло или сало, но шла торговля и на советские денежные знаки, на "тыщи". Это были маленькие бумажки с надписями на нескольких языках и подписанные Пятаковым. Где-то неожиданно возникал крик – это милиционер "покупал" у крестьянки масло "по твёрдой цене", всовывая ей вместо тысячи сотенную бумажку.
– Ой лишенько, – кричала баба, – задарма масло забираэ, грабуэ.
В учреждении, где служил Глеб, было много инженеров и служащих. Работа заключалась главным образом в бумажной переписке. Рабочие в мастерских точили зажигалки на продажу. Заработная плата не обеспечивала никого. Месячная получка проживалась в один-два дня. В управлении было ещё несколько меньшевиков. Они выступали на собраниях, вносили проекты своих резолюций в противовес резолюциям, рекомендуемым партийными комитетами большевиков. Иногда происходили стычки. Так однажды представитель коммунистов взял слово после меньшевика Петровского и начал свою речь так:
– Слушал я товарища Петровского (ещё товарища) и должен сказать: "хорошо поёт собака, убедительно поёт, но..."
В ответном слове Петровский возразил: "Слушал я выступление товарища Голованова и должен сказать – нехорошо поёт собака, неубедительно поёт".
Изредка устраивались вечера самодеятельности, где читались стихи и пелись частушки, даже ставились одноактные пьесы. По части стихов большими мастаками были те же меньшевики. Они также сочинили стенную газету "Шпандыргал", что означало "шпана дырявой галоши". В это время один из комиссаров привёз себе целую баржу яблок. По этому поводу читались стихи с таким резюме:
Комисаров чтоб учить не было примера, Лучше яблок не возить, ведь от них холера...
Или хор девиц из отдела статистики:
Просим мы из года в год
разогнать кручину:
Дайте нам хоть на развод
Одного мужчину.
Однажды вечером к Беклемишевым зашла девушка-соседка, работавшая где-то машинисткой. Она сказала, что ей надо поговорить с Глебом с глазу на глаз. Глеб предложил пройтись по улицам. Улицы в этом глухом районе и в вечерний час были почти пустыми.
– Я прошу вас, – начала машинистка, – чтобы этот наш разговор остался между нами. Из-за того, что я вам скажу, я могу иметь крупные неприятности с опасными для меня последствиями.
Глеб обещал держать язык за зубами.
– Дело в том, – продолжала она, – что я служу машинисткой в Че-Ка и мне пришлось печатать недавно заведенное на вас дело. В нём говорилось, что вы путаетесь с меньшевиками и вообще являетесь элементом не совсем надёжным. Я решила вас предупредить, чтобы вы... ну, в общем думали, что и где вы говорите. Дело ведь ведётся недаром...
Глеб горячо поблагодарил девушку и решил быть осторожнее в будущем.
Свободное копирование
