Родные и близкие - 9

Глава 9

После Ксении родился Степан. По большому счёту, в 1920 году – потому что день его рождения был 25 декабря 1919 года, но цифра есть цифра. Вся семья больше всех гордилась дядей Стёпой. В 1936 году он, сельский мальчик, которого привязывали за ножку, чтобы не потерялся, который ползал по курятнику и пытался пробовать на вкус куриный помёт (об этом рассказывали в семье, смеясь, что поэтому он такой умный), самостоятельно (а по-другому тогда и быть не могло) поступил в педагогический институт имени Ушинского в Одессе. Когда я поступала в университет, то некоторое время жила возле пединститута, и окна моего общежития выходили именно на его аудитории. Учился дядя Стёпа блестяще. Он был по натуре лидер, честно говоря, в нашей семье все были по натуре, так или иначе, лидеры. Просто это по-разному проявлялось. Но дядя Стёпа был наиболее ярким примером – во всех смыслах.

Дядю Стёпу заметили быстро и предложили стать военным. Он побывал и на финской, сполна хлебнул и Великой Отечественной. Служил он не в сухопутных, а в морских войсках. У нас сохранились его фотографии, на которых – интересный мужчина в офицерской форме. Его политическая должность (пошёл он по партийной линии) давала звёзды капитан-лейтенанта, а в отставку дядя Стёпа уходил, кажется, капитаном второго ранга. Служил он и в самой устрашительной организации военного времени – СМЕРШЕ, и в военной морской разведке. А когда первый раз после освобождения села приехал в белоснежном кителе с четырьмя звёздочками, с кортиком и уже с модными маленькими усиками, которые потом носил всю жизнь, сёстры и мама даже не узнали его – не видели с 1939 года! Жену он себе привёз из Румынии – официантку офицерской столовой, красавицу-гречанку Лизу. Насколько красивую, говорили наши родственники, насколько и горячую – ревнивую, вспыльчивую. У Лизы была дочка Света,  которую наш дядя принял как родную, а общий сын Саша - такой же, как отец, красивый и похож на него, как две капли воды. У Саши есть сын Вадим и жена Нина, которая очень хорошо вошла в нашу семью. А вот не виделись мы давно. У каждого оказалась своя жизнь…

Первая семья у дяди Стёпы не сложилась. После войны он лет восемь работал секретарём Туапсинского горкома партии.  Это была особая работа, дававшая власть. Но он никогда не пользовался ею. Никогда не хитрил, не подличал и не барствовал. Даже квартиры своей не имел, считая, что другим нужнее, чем ему – семья вечно жила на съёмных квартирах. Дома участились скандалы. И когда после работы в горкоме он стал директором школы, спокойная пышная  медлительная блондинка, незамужняя коллега Галина, показалась ему гораздо привлекательнее, чем вечно раздражённая жена. Тем более, что она всегда оказывалась рядом, когда было надо, всё понимала… Короче, прежняя семья распалась, появилась новая. От брака, дяде Стёпе было тогда лет сорок пять, родилась красивая дочь – Оксана, наша двоюродная сестричка. Сейчас и ей за сорок, у неё уже выросла дочь Анечка,  которая уже замужем. Кстати, Оксанка вовсю уже бегала, когда дядя Стёпа согласился на первую в своей жизни квартиру (до этого несколько лет семья жила при школе) – двадцатидевятиметровые «хоромы» с тремя крохотными комнатушками, где им, людям крупным, рослым, не так-то просто было развернуться. Во всяком случае, когда я приезжала к ним в гости и меня клали спать в одну из спален, я всё время сваливалась с узкого диванчика. А более широкий там не помещался…

Приезд дяди Стёпы с семьёй то ли к бабушке, его маме, то ли к сёстрам – был всегда огромной радостью, неоценимым подарком. В нашей семье он считался наиболее успешным, можно даже сказать, богатым, хотя, как я теперь понимаю, никогда таковым не был. Просто он был солидным и чуть-чуть более зажиточным, чем, скажем, наша с мамой семья. Он был щедрым и любил привозить подарки. Его приезд означал, что соберутся все имеющиеся в наличии родственники – приезжал он не каждый год. Дядя Стёпа был образованным человеком – в их доме я впервые прочитала и самые разные книги, а уж художественную литературу - Фенимора Купера, и Майн Рида, и все-все книги, которыми зачитывались подростки моего времени… Что-что, а библиотека у дяди Стёпы была отменная.

Дядя Стёпа был директором школы, историком, а тётя Галя преподавала математику. У них в квартире, когда они жили при школе, стоял рояль. Маленький кабинетный инструмент, но мне он казался необыкновенным – я играть не умела ни на чём, а тётя Галя, помнится, играла и учила маленькую Оксану (позже её начали учить играть почему-то на виолончели!). С роялем они распростились, потому что получили квартиру – в советских «хрущобах» роялю места не нашлось.

Наверно, это трудно – жить в школе, когда ты, в буквальном смысле, сутками на работе, а на ухо тебе всё время кричат дети, но квартира в школе была гораздо лучше, чем та, в которую они переехали: двухкомнатная, она имела такой же метраж, как и «трёхкомнатная», зато потолки были высокими, окна по-школьному огромными…

Школа была под самой горой. Во дворе росли магнолии, а ночью на горе противно и страшно выли шакалы, которых, судя по всему, боялась только я.  Дом, где дядя Стёпа прожил остальную жизнь, стоял прямо напротив школы. Здесь и сейчас живут его дочь и жена. Последние годы перед пенсией дядя Стёпа работал в небольшой сельской школе в пригородном селе Агой.

Агой находится примерно в пяти-семи километрах от города, возле устья какой-то реки. Возле Туапсе их две - Туапсинка и Паук, но какая течёт возле Агоя, не знаю. Ровное, удобное место – мелкая галька, чистая речка, впадающая в море. Здесь любят ставить свои палатки туристы, хотя их гоняют отсюда и местные власти, и спасатели. И не зря. Тоненькая, почти незаметная летом речка превращается в страшного зверя, когда в горах проходят ливни. Однажды в семидесятых-восьмидесятых годах дикий поток снёс целый лагерь отдыхающих вместе с палатками и машинами. Это был кошмар: погибло несколько десятков человек, дети гибли на глазах у родителей, родители – на глазах у детей. Тогда были случаи удивительного геройства совершенно чужих людей и трусливого предательства родных – так было, это правда. Года два-три туда никто не приезжал, а потом забылось. Опять летом – палатки, машины…

Однажды, будучи летом в Туапсе, я увидела на земле огромную «тарелку» цветка магнолии. Принесла в квартиру и поставила в стакан, наполненный водой. И легла спать. …Счастье всей семьи, что цветок я оставила на кухне – он издавал такой мощный аромат, от которого у всех целый день дико болела голова, и кто знает, что было бы, если бы мы уснули в одной комнате с прекрасным на вид цветком. Тогда я впервые поняла, что за красивой внешностью может прятаться смертельное коварство…

В 1966 году, я перешла тогда в седьмой класс, дядя Стёпа и тётя Галя предложили взять меня с собой на целое лето на отдых: им надо было лечить Оксанку, которой тогда было года полтора, и им нужен был дополнительный человек, проще говоря, нянька для малышки. Мы целый месяц, а может, и больше провели в Ейске. Это время было для меня удивительным.

Мои обязанности были простыми и не очень обременительными: гулять с Оксаной. Утром Оксану водили на процедуры, а я стерегла коляску. Стерегла! Я читала книжку, а дядя Стёпа сумел “угнать” у меня коляску с сидящим в ней ребёнком! Пока я поняла, что со мной пошутили, страху набралась! После обеда мы с Оксаной шли гулять, взрослые отдыхали, потом я приходила с Оксаной, и меня отпускали на море – оно было от нас в двадцати улицах. Несмотря на устрашающую цифру, это расстояние я проходила минут за десять – улицы состояли из одноэтажных домиков. На море я брала с собой книжку - я её вкладывала в огромный карман сарафана, сшитого тётей Галей - за этот карман я очень ценила свою нехитрую одёжку. Можно было что угодно брать с собой на море.

Собственно, это было даже не море, а один из лиманов. Он был мелким – даже мне, девчонке, по пояс. У него не было берегов, а была невысокая гранитная стенка, на которой в то лето мы с пляжной подружкой собирали полные резиновые купальные шапочки божьих коровок. Зачем они нам были нужны, не знаю, откуда такое количество – тоже осталось загадкой.

Жили мы в школе (понятное дело!), где не было даже радио. А в этот год был чемпионат мира по футболу. Так вот я, как настоящая болельщица, становилась посередине школьной спортивной площадки и слушала репортаж, который доносился до меня откуда-то издалека – возможно, в каком-нибудь санатории был установлен громкоговоритель. Я знала результаты всех матчей!

Тогдашний Ейск был преимущественно одноэтажным курортным городом, насквозь пропахшим сероводородом – здесь ваннами лечили заболевания опорно-двигательного аппарата, было много больных детей. В центре был большой красивый парк с колесом обозрения, бульвар, по которому гуляли отдыхающие. Я узнала, что это город, где жил русский богатырь, борец Иван Поддубный. Здесь я увидела две самые удивительные вещи в своей жизни: карманную собачку, размером сантиметров в десять, и белого воробья. Собачка вызвала у меня восхищение и жалость, а вот белый воробей показался каким-то особым символом, даже тогда я это восприняла именно так. Он прыгал в стайке обычных серо-коричневых воробьёв, такой красивый – белоснежный, необычный, и клевал что-то на земле. Я, как увидела, застыла, боясь спугнуть, и только повторяла Оксанке: «Смотри, смотри, белый воробей!» - как будто полуторагодовалое дитя могло что-то понять. Птицы взлетели, воробей полетел с ними. Они его не обижали, не щипали, хоть он был не такой, как все. А вот среди людей ни белому воробью, ни белой вороне не прожить…

Дядя Стёпа потерял веру в жизнь и справедливость в начале девяностых, когда ему, ветерану войны, заслуженному человеку, кавалеру многих орденов, бросали в лицо: «Лучше бы нас оккупировала Германия!» Он, не слишком ещё старый (семьдесят три года), но очень больной, спрашивал у меня, по возрасту – своей дочери: «Как же так? За что же я, обмороженный, погибал в болотах? Зачем я тонул на военном транспорте? Зачем я получал ранения, и зачем мне те осколки, которые мне не вынули из ран? Для чего? Для того, чтобы мне бросили в лицо: заткнись, партийная сволочь?..»

Мне нечего было ответить. Наша семья состояла из коммунистов – мама, дядя, брат, я… Только, пожалуйста, не причисляйте нас к тем, кто сейчас называет себя этим именем, – ничего общего моя мама и мой дядя никогда не имели с теми, кто сейчас зарабатывает на идее. Они отдавали свою жизнь Родине и нас так учили.

В 1993 году дядя не справился с постигшей его страну разрухой – душевной, моральной, в первую очередь. Со своей тяжёлой болезнью. А тут ещё беда с нашими грузинскими родственниками…

Но было бы неправильно рассказывать о нём только печальное. Совсем нет! Это был такой человек! Я, конечно, очень люблю своего дядю, но чужих женщин, которые его любили, было больше. Да и невозможно было его не любить. Острослов, красавец – до самого последнего дня жизни, умница… Но, наверняка, в обычной жизни жёнам с ним было нелегко.

Как и все наши, он великолепно пел. Прекрасный организатор, он умел всё как-то так сделать, что казалось, что всё происходит само собой.  Я помню, когда-то на моё имя (школьницы!) пришла посылка из Туапсе. Там были: шахматы (я тогда увлекалась этим делом), конфеты и чищеные лесные орехи с красивым названием фундук – неслыханное, драгоценное лакомство, целых пол-ящика! Шахматы, между прочим, у меня есть до сих пор, правда, не хватает двух-трёх фигур…

Очень любил хорошую шутку. И даже в обыденной жизни умел шутить – событийно. Однажды рассказал мне такую историю. Тётя Галя, жена, и жена друга уехали в какую-то поездку на день-два. А мужики остались дома. Свобода! Даже выпить можно! Взяли бутылку водки. Нужна закуска! А давай-ка сварим вареников! Давай! Приготовили картошку для фарша, тесто. Сели лепить. И так им показалось всё это скучно! И дядя Стёпа предложил: «А зачем нам лепить отдельно каждый вареник – результат-то одинаков! Давай сделаем вот так – и дело с концом».

И вот сидят они, вдвоём, за бутылкой водки, а на тарелке перед каждым лежит ВАРЕНИК – размером с эту самую тарелку…

Туапсе во все времена был красивым приморским городом. Мне очень нравилось там отдыхать, хотя мы там бывали нечасто. Но я хорошо помню, что в середине шестидесятых годов с пригородного аэродрома из Туапсе на Краснодар можно было улететь “стрекозой” - маленьким вертолётом-такси (!), и это стоило совсем недорого, доступно. В Туапсе находился нефтеперерабатывающий завод, куда нефть приходила из Грозного (Чечня), и запах нефти, смешанный с морем, придавал необыкновенный вкус ветру и воздуху. Туапсе навсегда остался для меня городом, где я в юности встретила хорошего друга. Пусть наши пути разошлись, но всё равно в памяти  остались жаркое солнце, абсолютно пустые километры пляжа на разъезде Водопадный, маленькие черноморские дельфины, ракушки-рапаны, инжир, истекавший сладостным соком и только что вышедший на экраны мультфильм «Ну, погоди!», почти все серии которого мы посмотрели, сидя на последнем ряду кинотеатра …

Дядя Стёпа всю жизнь прожил на Кавказе, среди «лиц кавказской национальности». Черноглазый, черноусый – он был своим среди грузин и армян, его считали земляком дагестанцы. Он знал несколько языков Кавказа: мог объясниться с грузинами, армянами, адыгейцами, азербайджанцами. Его уважали все нации, а он уважал их. Я думаю, он бы не пережил и сегодняшнего дня, если бы увидел, что осталось от того, что когда-то мы называли дружбой народов. Иногда, как ни кощунственно это звучит, с облегчением думаешь, что, слава Богу, что человек не дожил до такого…