Я полагал, что вход победителей в город происходит с определенным блеском. Но Назарет был и есть нечто особенное. От его волнистых холмов, монастырей из тесаного камня, утопающих в садах домов под красными крышами перехватывает дыхание. Его природа тоже прекрасна: каменистые склоны, покрытые зелеными соснами, напомнили мне массивные холмы северного Онтарио. Однако, у меня было мало времени восхищаться живописными ландшафтами, поскольку мы медленно приближались к городу. Больше всего меня занимал вопрос о том, окажут ли нам сопротивление, заставят ли брать город дорогой ценой с разрушительными уличными боями.
Улицы были пустынны и тихи, изредка раздавались выстрелы снайперов. Одна из пуль впилась в дорогу передо мной, когда я шел рядом с джипом. Это заставило меня укрыться, но других признаков сопротивления не было. Тем не менее нельзя было предвидеть, что ожидает нас за спущенными шторами домов, мимо которых мы осторожно двигались. Пройдя ближе к центру, солдаты встретили несколько местных христианских священнослужителей, которые попросили провести их к командиру. Придя ко мне, они попросили считать Назарет открытым городом и приказать солдатам не стрелять. Я пообещал не причинять вреда ни городу, ни жителям, в случае безоговорочной капитуляции. Они пошли в арабский гарнизон обсудить этот вопрос, я же стал присматривать подходящий дом для размещения штаба. Мне понравился дом муфтия – главы мусульманской общины.
Христианские священники вернулись в сопровождении мусульманских коллег с хорошей новостью: гарнизон готов сдаться. Мы с улыбками встретили эту новость, которую опровергли защитники полицейской крепости, открыв огонь по нашим солдатам.
Тут подошел Шмулик Городецкий и попросил разрешения обстрелять полицейский участок. Городецкий, мой былой соперник в той драматической «дуэли» на минометах, был весьма разочаровавшимся человеком. На протяжении всей операции, он ни разу не имел возможности показать свой героизм, ни разу не выпустил ни одного снаряда и сейчас очень хотел показать свою храбрость. Подумав, я разрешил ему обстрелять крепость, чувствуя, что это нужно для поддержания морального духа его подразделения и может быть это поможет склонить арабов к капитуляции без дальнейших препятствий. После той дуэли я сомневался в точности его стрельбы, но в данном случае полагал, что он просто не может промахнуться. Мы были на холме перед крепостью, которая располагалась на другом холме примерно в миле от нас. Это была большая и простая цель, как вошедшая в поговорку открытая дверь. Он мог стрелять прямой наводкой.
Когда Городецкий радостно развернул свою артиллерию – две небольших стареньких французских семидесятипятки, христианские священники страшно испугались. Они умоляли меня не нарушать обещания и не стрелять по городу. Я напомнил им, что обещал при условии отсутствия сопротивления, защитники же крепости стреляли по моим солдатам. Но я успокоил их, заверив что нам нужно только подавить сопротивление крепости, никаких повреждений в городе это не произведет. После чего кивнул Городецкому, который навел пушки, и приказал стрелять.
Два орудия грохнули. Когда дым рассеялся, я взглянул вниз в долину и был как громом поражен. Казалось, никто не смог бы промазать по такой до смешного легкой цели. Городецкий сделал невозможное – из мести! Это такая вот моя удача – после стольких усилий и обещаний защитить город и сохранить религиозные святыни, я оказался в окружении толпы кричащих возмущенных христианских священников, только что увидевших как израильский снаряд упал далеко от близлежащей крепости в угодьях монастыря! Представив международный шум и дипломатические протесты, я начал действовать немедленно. Без всяких церемоний я закричал на Городецкого: «Прекрати стрельбу и убирайся к черту!» Слава Господу, снаряды не причинили вреда, но больше я не рисковал и с облегчением заметил, что священники скорее смеются, чем сердятся, удовлетворенные моим смущением.
Возможно, красноармейские инструкторы Городецкого больше понимали в психологии ведения войны, чем я. Таинственным образом вскоре после взрывов в монастырском саду гарнизон крепости без сопротивления выкинул белый флаг.
16 июля в 20.40 я отправил триумфальное сообщение: «Назарет взят!»
Штаб бригады вскоре прибыл на новое место. Я попросил своего начальника штаба составить документ о капитуляции на основании моего устного соглашения с христианскими и мусульманскими священниками. Назарет безоговорочно капитулирует, а я гарантирую, что никакого ущерба ни городу ни жителям нанесено не будет.
На следующий день «Нью-Йорк таймс» опубликовала фотографию церемонии. Кроме Хаима Ласкова и меня на ней были мои старшие штабные офицеры и командиры батальонов, которых я пригласил подписать капитуляцию.
Это был большой триумф. С падением Назарета, главного бастиона Каюкджи, его позиции были сильно ослаблены по всей Галилее. Мы не понесли больших потерь и взяли город, несмотря на Городецкого, без каких либо повреждений и ущерба для жителей.
Тем не менее эта легкая победа принесла мне ухудшение здоровья. С самого начала атаки на Шафа-Амр я почти не отдыхал. Сейчас в течение нескольких бессонных дней и ночей я перенес такое напряжение, что не мог уснуть, хотя был полностью измотан. Лежал на полу в нашей комнате оперативной работы, метался и ворочался, но не мог сомкнуть глаз. Я думал, что делать.
Вскоре после демобилизации из канадской армии, по указанию врача я бросил курить. Два года не прикасался к куреву, но сейчас в отчаянии выклянчил пачку сигарет и лежа тянул одну за другой. После этой ночи я опять стал заядлым курильщиком и только через некоторое время снова избавился от вредной привычки. Вроде бы небольшая плата за победу.
Свободное копирование
