19 мая после полудня Амос провел последний инструктаж. Он предупредил об опасности пересечения открытой равнины. Если машины выйдут из строя, каждый должен рассчитывать на себя и сам пробираться к нашим позициям. Никто не мог оценить наши шансы, это понимание усилило общее ощущение напряжения и предчувствия.
С приближением темноты солдаты Пальмаха подошли посидеть с нами. Настроение этих юношей и девушек, обычно приподнятое, было непривычно подавленным. Они знали о нашем задании и правильно оценивали шансы на успех. Сидя на холодной траве, они запели не обычные гортанные, энергичные песни об израильских первопроходцах, а медленные, трогательные и волнующие. Будучи открытыми и прямыми, эти молодые люди очень стеснялись своих эмоций и редко показывали свои чувства. Слушая их мелодичные голоса, плывущие в сгущающихся сумерках, я знал, что таким образом они желают нам удачи.
Мы ждали темноты. Казалось вечность прошла прежде чем Амос собрал нас и дал последние указания. Погрузились в бронемашину, каждый занял свое место. Я открыл окошечко для стрельбы и сжал свою винтовку. Хорошо, что удалось получить Ли-Энфилд, мое любимое оружие в канадской армии. Мне нравился ее каштановый приклад, каким-то образом придававший уверенность.
У войны есть такая особенность, что мелочи порой заслоняют главные заботы. Вот я еду на опасное задание, понимая, что, если вернусь живым и целым, это будет чудо. Тем не менее больше всего меня расстроил пустяк. Все мое имущество, в том числе дорогие мне вещи, лежало в маленьком рюкзачке. Я хотел взять его в машину, однако, Амос настоял, чтобы все вещи ехали в грузовике. Конечно, он был совершенно прав. В тяжелой ситуации любой лишний предмет в машине мог представлять опасность. Но я расстроился с почти суеверным чувством и был рад успокаивающему действию моей верной Ли-Энфилд.
Бронемашина двинулась вперед по темной дороге к Баб-эль-Вадскому перекрестку. Я смотрел через свою бойницу, но лесистые холмы вдоль дороги были почти в полной темноте и смотреть было не на что. Все равно это была наша территория и вероятность столкновения с противником была мала.
Очень скоро добрались до перекрестка. Мы дождались грузовичка и в последний раз посовещались. Затем машина свернула с дороги влево и поехала по пересеченной местности. Теперь мы на вражеской территории. Пешая разведка пыталась помочь нам двигаться. Мы постоянно натыкались на кого-нибудь из них. Амос останавливался и выслушивал их шепот о том, что находится впереди.
Через некоторое время разведчики отстали. Теперь мы были далеко на ничейной земле, полностью одни. Трясясь во мраке с выключенными фарами, мы всматривались во враждебную темноту, пугаясь малейшего подозрительного движения. Время от времени Амос останавливал машину. Мы сидели, стараясь не дышать, напряженно всматриваясь в сторону любого звука. После нескольких секунд, убедившись, что все спокойно, Амос давал сигнал, водитель тихонько отпускал сцепление и продолжал двигаться, молясь, чтобы темнота впереди не таила ям.
Напряжение было ужасным. В любой момент нас могли окликнуть и проверить. В случае разоблачения мы станем мишенью для града пуль. Я держал палец на предохранителе своей Ли-Энфилд, надеясь, что в случае чего мы дорого продадим свои жизни и менее надеясь, что будучи обнаруженными, сможем спастись бегством. И еще мы знали, что в плену смерть будет медленной и мучительной.
Не думаю, что кто-нибудь точно знал маршрут, по которому мы шли. Амос шел на запад, к Хульде и Тель-Авиву, но никаких указателей на этой неровной земле не было. Мы ехали и ехали. В конце концов после того, что показалось вечностью (фактически не более нескольких часов) нас окликнули – на иврите!
Радость захлестнула нас. Когда мы назвали себя и сказали часовому откуда пришли, он выслушал все это с широкой ухмылкой, без слов говорящей: «Кому вы морочите голову?». Он был уверен, что мы обманываем и наотрез отказался поверить, что мы только что проехали по вражеской территории из Иерусалима. Все еще не веря, он связался со своим штабом и показал нам главную тель-авивскую дорогу.
Настроение было странным. Мы слишком оцепенели для ликования от мысли, что выжили. Ни у кого не было иллюзий относительно шансов исхода нашей миссии и когда она завершилась благополучно, разрядка была такой же сильной, как предшествующее ей многочасовое напряжение. Позже Амос подарил мне в качестве сувенира карту с грубо прочерченным на ней нашим маршрутом и его подписью внизу.
Как только мы прошли, начались работы по улучшению дороги, прокладываемой примерно по этому же пути. Амос вернулся через две недели с колонной джипов, везущих оружие, патроны и подкрепление, которые мы обещали послать в Иерусалим. Позже эта неровная дорога была тайно улучшена – невероятная задача, невероятный успех – и сделана проходимой для тяжелых грузовиков. После чего регулярные караваны с драгоценными запасами двигались по ней, обходя арабский гарнизон в Латруне. Дорога стала известна под именем «Бирманской дороги» и ее постройка разрушила блокаду. Без этой дороги ситуация в Иерусалиме была безнадежной.
Когда война закончилась, Латрун все еще был оккупирован Арабским Легионом. Временная же дорога, которую мы разведали, была вымощена и переименована в «Дорогу Героев». Следующие 19 лет до 1967 года и до оккупации израильтянами Латруна, она оставалась единственной дорогой, связывающей Иерусалим с Тель-Авивом и остальным Израилем.
Свободное копирование
