Попытка поступления - 5

Меня предполагали продержать в Корнуолле всего три месяца, но я допустил ошибку, выполняя свои обязанности так хорошо, что полковник Лароуз решил, что я ему пригожусь. Причины, подозреваю, были не только деловые. Помимо служебных обязанностей я музицировал на наших пирушках, организуя импровизированные концерты. Если что и любил полковник Лароуз, так это покутить. Поэтому он попытался сохранить мои функции на постоянной основе, назначив офицером по личному составу, что сильно затрудняло увольнение из центра в будущем.

Вскоре работа офицером по личному составу создала напряженные отношения между мной и полковником. В мои обязанности входили доклады о моральном духе в лагере. При этом я рискнул коснуться проблемы, многими считавшейся табуированной, имевшей отношение и к самому полковнику, так как он был французским канадцем. Хотя в то время всеобщая воинская повинность оставалась в силе, обязательной была служба только в Канаде. За границу посылали лишь добровольцев. Набирали же их следующим способом. Солдат строили на плацу с оркестром и развевающимися знаменами. Затем их бомбардировали патриотическими речами, заканчивавшимися воодушевляющим призывом отправляться добровольцами за границу. Кроме всего прочего, эта процедура создавала заметное напряжение между английскими и французскими канадцами. Как все граждане, французские канадцы призывались в армию. Но по глубоко коренящимся в канадской истории причинам они не проявляли большого желания отправляться на войну с Германией в отличие от их английских однополчан. Несколько квебекских солдат признались англоговорящим сослуживцам, что хотят обучаться главным образом для подготовки к предстоящей войне с Онтарио[1]. Насколько серьезно это было сказано, я не знаю. В результате лишь немногие из наших франкоговорящих призывников записывались добровольцами на войну, что справедливо возмущало солдат из Онтарио.

Я тоже считал недопустимым то, что одни собираются за границу, навстречу опасности, другие же, точно такие же годные и способные, остаются дома. Моё мнение, весьма твердое, было изложено в рапортах об обстановке в полку, где я призывал расширить мобилизацию в заграничные части. Как и другие французские канадцы, полковник Лароуз был против подобных действий и вызвал меня для разноса. Однако, к его возмущению, я отказался отозвать свои рапорты. Позже, во время европейской кампании, когда «добровольная» система привела к тому, что канадские силы весьма слабо пополнялись, мое мнение лишь укрепилось. Боевым подразделениям хронически не хватало хорошо обученных солдат.

Кроме этого небольшого разногласия с полковником Лароузом, я втянулся в другой конфликт, который с моей помощью благополучно разрешился. По прибытии в Корнуолл я обнаружил, что солдатская пища была буквально несъедобной. Причем не по причине нехватки продуктов, они были в избытке и хорошего качества, офицеры, и солдаты имели одинаковый рацион. Причина была в раскладке и приготовлении.

Мы, молодые офицеры, собрались и решили что-то предпринять. Если один из нас был дежурным офицером, то устраивал скандал в солдатской кухне и квартирмейстерском складе, подробно описывая все недостатки в своем рапорте. Кроме того, мы приглашали солдат отведать нашей еды. Начальник, квартирмейстер и повара вняли нашим доводам, и вскоре солдатская пища стала почти такой же хорошей, как в офицерской столовой. Солдаты стали получать ростбифы, бифштексы, тушеное мясо, свежую рыбу, овощи.

С тех пор забота о солдатской пище стало для меня одной из главных, где бы я ни служил. Это, без сомнения, было одной из причин того, что многие солдаты были рады служить под моей командой. Не потому, что я следовал афоризму Наполеона - "как армию кормят, так она и воюет". Просто любил хорошую еду и ненавидел, когда ее портят. Я полностью принял традицию канадской армии, по которой хороший офицер не притронется к еде, пока не убедится, что его солдаты накормлены. И в боевых условиях солдаты и офицеры получали почти одинаковую пищу.

В канадской армии у меня были замечательные отношения с однополчанами любого ранга. Так повелось с самого начала службы, когда я был рядовым, потом сержантом. Мой жизненный опыт был совсем не таким как у большинства солдат. Только что я был одним из руководителей крупной компании, мне подчинялись тысячи людей. Я много зарабатывал и богато жил. С другой стороны мой палестинский опыт научил меня жить бедно, приспосабливаясь к самым разным условиям. Ни воспитание в богатой семье, ни моя должность в компании отца не сделали меня высокомерным. Я не считал себя «высшим», а работников компании, наоборот, «низшими», а радовался и восхищался их умением работать, что позволило мне легко привыкнуть к армии. Я быстро установил и поддерживал дружеские отношения со своими сослуживцами, солдатами и сержантами.

Когда я стал офицером, сердечные отношения с подчиненными сохранились. Тут я следовал традициям Собственного Королевского полка, где старались установить товарищеские отношения между офицерами и солдатами, где подчеркивалось, что офицеры выросли из солдат. В других же полках, наоборот, не жаловали офицеров, вышедших из их же солдатских рядов. Я добивался того, чтобы солдат хорошо содержали, включая не только заботу об их желудках. Плохая еда, это не единственное, что ухудшает солдатскую жизнь. Будучи преподавателем в Корнуолле, я был «солдатским другом», помогал решать личные вопросы. Они советовались со мной по делам семейным, финансовым, юридическим. Если возникали проблемы с гражданскими судами, старался их защитить. Как правило при этом избегал юридических процедур, предпочитая наказание трудом. Хотя нарушители были не в восторге от полученных нарядов, однако, благодарны за избавление от тюремного срока. Моя забота о подчиненных щедро вознаграждалась ощущением их любви и уважения.

В свете того, как со мной обошелся флот, интересно заметить, что в армии я не чувствовал какой-либо неприязни ко мне, как к еврею. Наоборот, любая дискриминация обычно работала на меня, мои собратья-солдаты, казалось, из кожи лезли, чтобы показать свое хорошее отношение. Но однажды я все же столкнулся с антисемитским проявлением. Это произошло в госпитале, где я лечился от свинки. По радио передавали новости, в которых впервые официально было сказано, что нацисты осуществляют истребление евреев в Европе.

После слов диктора о счете жертв уже на миллионы установилась мертвая тишина. Внезапно молчание прервал хриплый голос из соседней палаты. «Ну, - воскликнул мужчина, его слова были хорошо слышны по всему госпиталю, - Гитлер сделал чертовски правильную штуку. Пришел бы он в Торонто и вымел оттуда всех евреев!»

Слова вошли в меня как нож. Я сам был из Торонто, там жила моя семья. То, что сказал этот человек, было прямым выпадом против меня, выпадом наихудшим. Я вскочил с кровати и бросился в соседнюю палату.

«Кто это сказал?», - взревел я.

«Я»,- вызывающе произнес один мужчина.

Я подошел.

«Я убью тебя»,- сказал я, действительно собираясь это сделать. Как только я потянулся к нему, его глаза почти вылезли из орбит от страха. Я остановился. «Нет, - сказал я ему сквозь зубы, - ты не стоишь моего времени. У меня есть задача и если я убью тебя одного или много подобных тебе нацистских ублюдков, то не смогу ее выполнить», - после чего повернулся и пошел к своей постели, еще трясясь от ярости. Долгое время после этого царило молчание.