Американец в ГУЛАГе - 161

В конце стройки, с одной из ее сторон, находилось несколько двух- и трехэтажных строящихся многоквартирных домов. Вокруг были разбросаны строительные сараи и бытовки. Я бродил между ними, смотрел в окна, входил и выходил из домов. Особой цели у меня не было – просто разведать. Внезапно я, свернув за угол дома, столкнулся с высоким человеком, который шагал очень быстро. От удара я чуть не полетел на землю. Я собирался было заорать: «Смотри, куда идешь!», как тут осознал, кто это был: Виктор С.! Друг моих первых шести месяцев пребывания в Джезказгане. Мы просто стояли какое-то время, смотря друг на друга, а затем закричали одновременно: «Что ты тут делаешь! Вот здорово!». И так далее.

Виктор поведал мне свою историю. После того, как я оставил его в том первом лагере, когда меня отправили на допрос в Москву к Рюмину, Виктор устроился на работу «придурка» в конторе администрации. Но по окончании шестимесячного пребывания там, когда он проведал, что его снова направят на особо тяжелые работы, он прослышал об одной гениальной форме мастырки  и решил ее попробовать, чтобы избежать тяжелой работы. Это была малоизвестная техника симулирования рака легких.

В кладовке среди личных вещей в своем мешке у него находилось небольшое серебряное колечко. Следуя услышанным инструкциям, и не представляя, приведет ли это к серьезному заболеванию или нет, он собрал небольшое количество серебряного порошка от кольца и смешал порошок с табаком, начинив этой смесью большое количество сигарет. Потом он курил эти сигареты, стараясь как можно глубже набрать дыму в легкие. Теория гласила, что тончайший слой серебряной пыли осядет в легких – таким образом, чтобы сформировать сильную тень при рентгеновском обследовании, при этом не причинив легким серьезного вреда. Виктор продолжал курить сигареты, размышляя о том, не занимается ли он самоубийством, но ощутимого влияния на свое здоровье он в результате не почувствовал.  Потом он отправился в госпиталь, кашляя так, как кашляли больные силикозом, которых он встречал, и потребовал сделать ему рентген. Снимок легких показал ужасающую тень, и его освободили от тяжелых работ. Потом его направили в Спасск – лагерь для неизлечимых: вот настолько серьезно выглядел его «силикоз» на снимке.

А затем, незадолго до того, как мы с ним налетели друг на друга, в результате после-сталинской «оттепели», правительство объявило амнистию для всех неизлечимых заключенных, и Виктора освободили. Так как предполагалось, что все эти инвалиды, вычеркнутые из списка политзаключенных и освобожденные, скоро все равно умрут, им не дали прав на проезд по стране, и поэтому все они остались в Джезказгане, и Виктор записался на вакансию инженера в Желдор-поселке.  Его взяли в отдел проектировщиков. Это была довольно легкая работа с небольшой, но подходящей оплатой. Виктор был уверен, что он сможет привлечь меня к ней. У него было много друзей среди инженеров, сказал он мне, а инженеры работали в тесном контакте с лагерной администрацией в том, что касалось рабочих заданий, поэтому устроить меня на другое задание было не так уж сложно.   

Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но Виктор сдержал свое слово, и через несколько дней меня перевели. Мне выдали ведро краски, горсть кисточек и объявили, что отныне я – художник,  ответственный за пропаганду и безопасность на стройке. Я возражал, говоря, что не способен нарисовать даже дом с двумя окнами, дверью и дымом, идущим из трубы. Мне ответили, что это не имеет значения: мне предстояло просто писать большими буквами транспаранты и плакаты, вроде «ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТЯЖЕЛЫЙ ТРУД ЛЕЖИТ ПУТЬ К ОСВОБОЖДЕНИЮ».

Или:

«ОДЕВАЙ КАСКУ НА СТРОЙПЛОЩАДКЕ».

Получалось у меня из рук вон плохо. Я начинал с букв высотой восемь сантиметров и очень тонких – так, чтобы лозунг не выбежал за пределы холста. Виктор был моим начальником, и ему это было безразлично. Инженеров это тоже не интересовало. Охранники по большей части были безграмотны, и все, что им требовалось делать – это наблюдать, чтобы заключенные, по крайней мере, делали вид, что работают. Таким образом, мои дни проходили в расслабленной обстановке, и компания у меня была подходящая. У нас с Виктором было достаточно времени на разговоры о политике, спорте, а также о возможном будущем вместе. После нескольких недель моих безнадежных усилий по рисованию плакатов кто-то из администрации кума пожаловался на дрянные плакаты, и Виктору пришлось переместить меня к нему в контору в качестве чертежника-проектировщика. Эта работа была чистой туфтой и не требовала от меня вообще ничего, помимо того, что теперь большую часть дня мы проводили вместе, и я был официально обозначен как инженер.

Любопытно, что вместе со всеми этими послаблениями режима, уменьшением часов работы и смягчением отношения охранников к заключенным я становился все менее дисциплинированным в том, что касалось отслеживания времени и поддержания некоторого распорядка в своей жизни. Это было странное время, в любом случае. Было объявлено несколько амнистий. Первой, кажется, была амнистия для детей возрастом меньше четырнадцати лет. Во всем лагере таких было только шестеро. И, хотя даже само присутствие шести подростков в таком ужасном месте является чудовищным обвинительным приговором всей системе, их освобождение ничего не поменяло для нас, всех остальных, но воодушевило немного, потому что это был знак перемен. Точно также были освобождены и реабилитированы все заключенные, приговоренные к пятилетним срокам. Эта амнистия затронула, может быть, троих из трех тысяч, но она стала еще одним знаком.

В лагере, в КТР, находились в то время два армейских генерала, бывшие члены генерального штаба Жукова. Когда они шагали в конвое по пути в Желдор-поселок, охранники использовали любую возможность, чтобы принизить их и показать свою власть над этими двумя пожилыми мужчинами. Они вызывали их выйти из строя за выдуманные нарушения, материли их и плевали на них, обращаясь к ним «генерал» с издевательской интонацией все это время. Один из охранников, ответственный за конвой, любил назначать одного из генералов ведущим конвоя с целью изощренного издевательства. Он говорил: «Мой сержант поведет генерала, а генерал поведет весь конвой!»

В один из дней генералов освободили от работ, и по лагерю распространилась молва, что приехал портной, чтобы снять с них мерки. Прошло немного времени, и им выдали новую униформу с полностью возвращенными регалиями, объявили амнистию и полную реабилитацию, а также посадили на поезд до Москвы. Согласно тюремному телеграфу, Беляков, комендант лагеря, проследовал с ними на станцию и предложил им рукопожатие перед тем, как они сели в поезд. Они оба плюнули ему в лицо.