В начале второй половины дня я прибыл в КТР, примыкавший к моему старому лагерю. Я бросил свои узлы на пол и стал дожидаться возвращения бригад из Желдор-поселка, чтобы потом найти Иванова и чтобы он указал мне мои нары. Когда конвой вернулся, меня поразило выражение лиц большинства людей – на них отпечаталась неимоверная усталость. Они просто быстро вошли и упали на свои нары. Разговоров было немного, кроме как в небольших группах то здесь, то там – среди тех, кто, судя по всему, находил возможность производить большое количество «туфты», получать достаточно еды и не так много работать.
Иванов оказался неприветливым угрюмым мужчиной с темными волосами сорока с небольшим лет. Когда я представился, он лишь нахмурился и сказал, что подыщет для меня нары позже, когда будет готов. Я сел за стол и стал ждать. Внезапно я услышал громкий знакомый мне голос: «О, смотрите-ка! Не это ли его превосходительство доктор!» Я обернулся и увидел вздернутый нос и два смеющихся глаза – передо мной было лицо клоуна и фигура клоуна. Марусич! Мы бросились друг другу в объятья.
- Мой дорогой доктор! – восклицал он, - что за счастье свело нас опять вместе?
- Не уверен, что это счастье, Марусич, - произнес я, помрачнев. – Я потерял свой медицинский статус. И меня по какой-то причине послали сюда, на особо тяжелые работы. Приписали к Желдор-поселку.
- И у меня также! И я тоже! Вот радость! Мы, старые друзья, знаем, как управляться с такими делами, правда ведь? – Он подмигнул мне, растянул рот в улыбке и ободряюще хлопнул по руке.
- Пойдем, пойдем! – продолжил Марусич. – Ты будешь моим соседом по нарам. Я сейчас попрошу кого-нибудь передвинуться пониже.
Это было неслыханно. Только бригадир назначал места на нарах, а Марусич даже не был в той же бригаде, что я. Всего в бараке было пять бригад и пять бригадиров. Но человек, с которым поговорил Марусич, немедленно согласился и выказал к нему значительное почтение – тут я подумал, что, возможно, все будет не так уж и плохо на самом деле. Потом я узнал, что Марусич имел назначение в качестве дневного повара, а это означало, что в его распоряжении находились мешки с зернами грубого помола, из которых варили кашу, и он мог распределять еду среди своих друзей и подкупать бригадиров. «Просто приходи в полдень в мою бригаду, - сказал он мне. – Я позабочусь, чтобы у тебя было все, что нужно, из еды. Какая радость видеть тебя здесь, дорогой доктор! Какое счастье!»
Марусич любил петь, и у него был прекрасный голос. По вечерам я доставал гитару и подыгрывал ему, и на лицах его товарищей появлялись слезы, когда в его исполнении звучали задушевные украинские песни. Но, как оказалось, мне не пришлось проводить вместе с Марусичем столько времени, сколько нам бы обоим этого хотелось. Он был постоянно кому-нибудь нужен. Барак был переполнен украинцами с западной Украины, и Марусич был кем-то вроде распорядителя – он улаживал разногласия, а также руководил действиями в том, что касалось заговоров, направленных против русских или против действий администрации. Постоянно вокруг него что-то происходило. Я не так хорошо знал украинский, хотя и понимал очень многое по причине наличия значительного количества украинцев в нашем лагере. Многое из тех разговоров, что велись шепотом у нар моего покровителя, от меня ускользало, но было очевидно, что Марусич пользовался авторитетом как в бригаде, так и в бараке.
В тот первый вечер я больше так и не видел Иванова.
Свободное копирование
