Американец в ГУЛАГе - 153

Глава 23

В полночь в госпиталь зашел Лавренов. Раньше он так никогда не делал. Он был в сильном возбуждении. «Чего вы, заключенные, хотите добиться?» - спросил он.

«Что вы имеете в виду?» - переспросил я его.

«Ну, это, должно быть, заговор, или какое-то восстание. Целое отделение МВД окружает наш лагерь, с пулеметами!»

Позднее оказалось, что среди сотрудников МВД ходили слухи о том, что Лаврентий Берия, который на самом деле пытался возглавить советское руководство, собирается дать некий сигнал всем лагерным заключенным, чтобы они восстали одновременно. Трудно было вообразить большую нелепицу.

Слухи быстро распространялись по лагерю.  Удивительно, насколько многое из них в той или иной степени соответствовало истине. Мы слышали о том, что маршал Жуков едет в Москву и что он окружает Кремль танками, чтобы подавить сопротивление войск МВД. Мы слышали истории о том, что Берия посадил под стражу Маленкова. Мы слышали массу различных версий о причинах смерти Сталина. 

Армейские части, окружившие наш лагерь, были вскоре отведены, но ходили слухи о волнениях в лагерях по всему Архипелагу ГУЛАГу – так иронично именовали всю сеть советских тюрем и трудовых лагерей: острова в море угнетения. Единственным непосредственным следствием всего этого явилось зримое ощущение растерянности среди лагерного персонала. В некоторых случаях оно проявлялось в невероятном демонстративном дружественном расположении по отношению к заключенным. Ведь нас всех вскоре, массово, могли бы освободить – и было бы довольно тревожно оставаться в памяти семнадцати миллионов бывших заключенных в качестве тирана и садиста.

В лагере под номером три комендантом был офицер МГБ. Даже еще до того, как Сталин умер – в то время, как через лагерные стены поползли первые слухи о том, что он, возможно, болен – тот человек, Цукерашвили, поразил заключенных, привыкших к исключительно жесткому обращению с его стороны, тем, что принялся ходить по лагерю, пожимая им руки, обращаясь «товарищ» и предлагая достать для них табака из города, если нужно, и говоря заключенным о том, чтобы они замолвили за него доброе словечко, если его когда-либо станут обвинять в плохом обращении с ними.

Цукерашвили был из МГБ, а не из МВД, но он служил комендантом лагеря, потому что лагерь под номером три предназначался для беглых заключенных и заключенных, отмеченных в качестве «особо опасных». Офицеры МВД, прослышавшие о странной выходке Цукерашвили, решили от него избавиться и отрапортовали в Москву о том, что он сошел с ума. Его вызвали в Москву на проверку. По дороге туда он услышал о смерти Сталина. Когда он прибыл в Москву, то был помещен в заключение – до тех пор, пока передача власти не была завершена, и МГБ не обрело контроль над ситуацией. Затем его почтительно обследовали, объявили психически здоровым и возвратили на свой пост.

Однажды утром, в апреле или в мае, в то время как я производил инъекции и зашивал небольшие раны в комнате для осмотра, в нее вошел полковник МГБ – в штанах с багровыми полосками и с фуражкой в виде блина на голове. Он подхватил докторский халат, набросил его себе на плечи, потом подошел ко мне с дружеской улыбкой и произнес: «Доброе утро, дорогой товарищ. Я – полковник Цукерашвили».

Я в изумлении принял его рукопожатие. Истории о нем я слышал, но видеть его во плоти – это было нечто другое.

- Я пришел повидать вашего уважаемого коллегу, доктора Адарича, - продолжил он. – Он сейчас занят?

- Не думаю, - ответил я. – Вы, вероятно, можете найти его во дворе. Это через дверь и налево.

Но уходить он не собирался. Полковник оглядел комнату, цокая языком при виде инструментов и медицинских приспособлений. Он пронаблюдал за производимой мной процедурой, выражая свое одобрение звуками, вроде «хммм».

Потом он выглянул наружу, посмотрел на очередь из ожидающих заключенных и сказал им «доброе утро».  Когда я закончил с последней инъекцией, он высказал одобрение эффективностью работы нашей клиники. Я начал подозревать, что он думает, что я – из МВД или еще что-то, несмотря на все слышанное ранее о нем, но вскоре он развеял мои сомнения. Он притянул к себе стул и сел на него наоборот, положив руки на спинку; потом предложил мне сигарету, и закурил свою.

 - Конечно, вы в вашем положении считаете, что жизнь офицера очень хороша, и так далее, но вы даже не представляете, как эти сволочи, мои коллеги, вели и ведут себя все это время. Здесь я провел свою жизнь, пытаясь сделать все, что могу, на этой тяжелой работе, и соблюсти интересы вас, заключенных, так, как только возможно, а эти сволочи начинают писать доносы о том, что я – сумасшедший. Отсылают меня в Москву! Можете ли вы в это поверить!

- Да, теперь они поняли, что к чему, все в порядке,  - продолжил Цукерашвили, - но я могу вам сказать – не у вас одних в жизни есть небольшие неприятности, по меньшей мере, совсем не только у вас одних, дорогой товарищ!

Он выказывал признаки явного раздражения – потирал руки и пыхтел сигаретой, выпуская дым между зубов. Не докурив, он затушил свою сигарету и вышел искать Адарича, чтобы взять у него некоторые медицинские припасы для своего лагеря, как потом оказалось.

Не у вас одних есть небольшие неприятности в жизни!

Что касается Лавренова, то он всегда был довольно сносным, а теперь и подавно. Он по-прежнему много пил, может, теперь даже больше, но теперь он намного больше времени проводил в госпитале, пытаясь быть полезным, а так как он был хорошо обученным фельдшером и добросовестным человеком, то он и в самом деле был нам полезен.