Вы можете предположить, что в тюрьме, большинство населения которой было слишком измождено, чтобы думать о сексе, к тому же все это население было мужским, венерические заболевания встречались нечасто – так и было, среди заключенных. Но достаточно часто ко мне подходили охранники с гонореей, так как они боялись наказания, которое ожидало любого советского солдата в те дни, если он доложит о наличии венерического заболевания в своей клинике. У нас в госпитале имелись в начале серосодержащие лекарства, позже появился пенициллин. Я лечил множество охранников, и обычно они становились, по крайней мере, относительно более доброжелательно настроенными ко мне в результате. Однажды утром один из таких доброжелательных охранников – очень хороший парень, на самом деле, что было крайне редким явлением – пришел в госпиталь и попросил меня пройти с ним побыстрее, так как в БУРе находился раненый человек. Нам нужно было принести носилки. Адарич куда-то отошел, поэтому я отправился туда вместе с Ваней и Нерусским.
БУР представлял собой тюрьму в тюрьме. Он был окружен своей собственной каменной стеной с трех сторон. Четвертой стеной была внешняя стена зоны, с простреливаемым огневым рубежом. Пока мы шли туда, охранник рассказал мне, что произошло. Группа информаторов, которую держали в БУРе для их же безопасности, была выведена на утреннюю прогулку. Один молодой человек, в течение многих дней находившийся в жуткой депрессии, отделился от группы – в то время как она проходила под вышкой – и принялся взбираться вверх по колючей проволоке огневого рубежа. Человек на вышке мог стрелять сразу. Но вместо этого он выкрикнул предостережение. Но бедный парень, к этому времени стонавший от ран и порезов, только кричал: «Да! Застрели меня, пожалуйста! Я не хочу больше жить!»
Охранник тщательно прицелился и выстрелил ему в ногу.
Мы обнаружили парня висящим на колючей проволоке, на высоте немногим менее двух метров – он запутался в ней и был неподвижен. Нога у него болталась под странным углом, и из нее хлестала кровь. У одного из охранников были ножницы для проволоки, и он пытался освободить тело, когда мы прибыли. Через минуту или две его вытащили, мы побежали с ним в госпиталь и осмотрели ногу.
Нога была разбита пулей «думдум» ниже колена. Держалась она только на куске кожи и сухожилиях. О том, чтобы спасти ее, не могло идти и речи – я это понимал. Но Адарича не было, а Шкарин помогал где-то в рабочей зоне. Каск был лабораторным ученым и не дотрагивался до скальпеля со времени окончания медицинской школы. Кубланов был в ужасе от любого вида хирургического вмешательства.
Мне предстояло сделать это – я был единственным, кто был на это способен.
До этого мне приходилось наблюдать несколько ампутаций ног, но я почти не следил за деталями. Это было куда сложнее, чем ампутация пальца на руке или ноге. Мне требовалось больше знаний, чем было у меня в голове. Я сделал парню укол морфия, чтобы выключить его, и установил турникет на ногу выше колена. Потом отрезал остатки ноги, просто сделав чистый разрез через остатки кожи и сухожилия, которые все еще держались. Затем я наложил стерильную повязку вокруг раздробленной культи, оставив турникет на месте, и помчался в комнату для осмотра за книгой Адарича по хирургии.
Рисунки были очень понятными. Я схватил книгу и побежал в морг, захватив ножи для ампутации. Мне нужно было вначале попрактиковаться.
На то, чтобы вымыть руки или сделать другие приготовления, времени не было. На столе для вскрытия все еще лежал труп. Я положил книгу на его зашитый живот и сделал первый разрез – прямой с одной стороны и в виде клина с другой, чтобы получить отрезок кожи, которым следовало накрыть культю. Далее я снял часть кожи. Как разрезать мышцы я не представлял – поэтому просто следовал рисунку. У меня получалось на удивление хорошо. Меня била сильная дрожь, но я заставил себя продолжать, уделяя внимание сосудам, которые мне предстояло завязать, и наблюдая за тем, как укладываются все мышцы. Я знал, что зашить кожу я смогу замечательно – это не сильно отличалось от тех пальцев, что я удалял. Кость на трупе пилить я не стал. Разрезав все мышцы, я просмотрел рисунки, сверяясь с трупом несколько раз, чтобы удостовериться, что у меня в голове сложилась ясная картина предстоящей операции. Часть меня молила о том, чтобы появился Адарич. Другая часть начала говорить: «Все в порядке – ты можешь сделать это, так что теперь – вперед!» Я вернулся в операционную.
Я настоял на том, чтобы Кубланов ассистировал мне, поднося инструменты и помогая останавливать кровотечение. Ваню я послал за Нерусским: пилить кость было выше моих сил, и я считал, что Нерусский, который вскрыл столько черепов во время аутопсии, не будет возражать, если я доверю эту часть операции ему.
Наконец, настало время начинать. Я ослабил турникет и дал крови течь в течение нескольких секунд. Затем я взял скальпель и сделал глубокий вдох. Взглянув вокруг, я встретился взглядом с глазами остальных. Напряжение в операционной висело в воздухе, и взгляды всех были обращены на меня – помимо самого парня, бывшего без сознания. Но что-то в его лице нервировало меня, и я накрыл его тканью. Нерусский стоял напротив меня. В его добрых и сочувственных глазах я увидел теплоту, которая придала мне сил. Я снова взглянул в книгу, которую держал для меня Ваня. Мои руки все еще дрожали в тот момент, когда я сделал первый разрез.
Затем все пошло хорошо. Я отделил и отогнул назад кожу и лежащую под ней полоску ткани. Завязал большие сосуды. Потом поднял все это и отодвинул в сторону, чтобы обнажить около двух сантиметров кости повыше раздробленного конца, и кивнул Нерусскому. Он обнадеживающе кивнул мне в ответ, и потом я отвернулся, чтобы не видеть, в то время как он взялся за пилу. Получился аккуратный, прямой разрез – кость выше разреза была целой и здоровой. Я обернул кусок мышцы вокруг кости, чтобы сделать подушку, и затем сшил все вместе. Мы оставили парня под капельницами с растворами соли и глюкозы, а Нерусский вызвался посидеть с ним, когда он очнется, чтобы вызвать меня или Кубланова, если ему потребуется обезболивающее. Мне же просто нужно было уйти и лечь. Я чувствовал себя полностью изможденным. Заснул я на кровати Адарича, и когда проснулся, Адарич сидел рядом со мной. Он тепло улыбался.
- Ты сделал отличную работу, Александр Михайлович, мой мальчик, - произнес он. – Я подумываю о том, чтобы отойти от дел, чтобы ты теперь смог бы занять мое место.
Парень поправлялся хорошо. Образовалась небольшая наружная инфекция, но Адарич приоткрыл несколько сантиметров шва и вставил дренажную трубку для промывания, и затем сложностей уже не возникало. В конце концов, парня перевели в барак, заполненный его собратьями-украинцами, и кто-то из них сделал ему деревянный протез для ноги. Он научился ходить, достаточно неплохо, и был назначен смотрящим за бараком – таким образом, ему более не пришлось выходить на работы. Его репутация как информатора, насколько я знаю, была позабыта и прощена. Так или иначе, но никто не пытался его убить, и я был огорчен, когда его снова перевели и его следы утерялись, потому что он, в некотором роде, стал для меня словно бы родным ребенком.
Свободное копирование
