Американец в ГУЛАГе - 141

Через три дня он вновь появился в госпитале и пригласил меня пройти в операционную. Там он подробно проэкзаменовал меня об инъекциях, стерилизации инструментов, использовании глюкозы внутривенно и так далее. К счастью, большинство этих вопросов мы обсудили с Адаричем, к тому же многие из них относились к процедурам, через которые я уже проходил в качестве пациента. Потом он позвал пациентов, что выстроились в ожидании укола в то утро, и попросил меня продемонстрировать свои навыки.

Я чувствовал себя уверенно. У меня уже сформировался к тому времени навык работать очень быстро, не раздумывая и не примеряясь. Спустя долю секунды после того, как участок кожи был стерилизован спиртом, игла уже была в теле, и пациент даже не успевал чего-либо почувствовать. Я сильно натирал место укола спиртом, что действовало подобно небольшой местной анестезии, а затем – бац! Вводил иглу, в процессе отпуская шутки и болтая с пациентом, чтобы отвлечь его. Лавренов одобрительно кивал, наблюдая за моей работой.

Затем он повел меня в морг. Это было сложнее. Там находился пациент, умерший от туберкулеза, и Лавренов приказал мне провести вскрытие. Я не делал этого ранее самостоятельно, но наблюдал, как это делали Ациньш и Адарич, а также помнил кое-какие советы, что давал мне мой англоязычный друг Каск. Внутренне я ужасно нервничал, но работал так, чтобы произвести впечатление, что все это было для меня привычным делом. Я благодарил Бога за то, что, по крайней мере, был научен Ациньшем делать правильные разрезы. Я взял скальпель так, как это следовало, и сделал первый разрез – от шеи до лобковой кости. Вскрытие грудной клетки было для меня непростой задачей, но я преподнес это так, будто эти сложности были вызваны болями у меня в животе. Я смог достать легкие, сердце, печень и так далее, и даже воспроизвел запомнившиеся мне ремарки, сказанные Ациньшем относительно патологических изменений, на которые следовало обращать внимание при вскрытии. Я работал так быстро, как только мог, и был настроен не выказать ни следа неуверенности или раздумий.

Все прошло хорошо. Я снял скальп и позвал санитара, которого все звали «чертом нерусским» по причине его глухого черкесского национализма и отрицания всего русского. Он был убежденным христианином. Говорил он на ломаном русском и всегда твердил: «Я -  не русский черт!». Так он и получил свое прозвище. Обязанностью Нерусского при вскрытии было орудовать пилой, которой вскрывалась черепная коробка. Он начал было пилить, но Лавренов сказал: «Не нужно, я удовлетворен».

Вот и все. Я стал фельдшером! Теперь у меня появилась настоящая работа «придурка», и к тому же мне предстояло научиться настоящей медицине.