Американец в ГУЛАГе - 135

Гитару я купил за деньги. Иногда я продавал излишки хлеба или масла заключенным, имевшим в запасе несколько рублей, а иногда вольнонаемные рабочие, приобретавшие произведенную мной продукцию, платили мне деньгами. Используя тех же самых рабочих в качестве контрабандистов, через какое-то время я мог приобрести для себя в лагере и некоторые простые излишества. Одним из самых главных из них был чай: я обнаружил, что настоящий чай придает мне бодрости с утра, и с тех пор, как я нашел способ приобретать чай, он всегда у меня был – когда я мог себе это позволить.

Мне очень хотелось кофе. Иногда так сильно, что я буквально чувствовал его запах. В один из дней Павел Воронкин подошел ко мне на улице за бараком и произнес: «Думаю, грядут перемены. К лучшему. Они привезли нам настоящий кофе!»

Я едва мог в это поверить. «Как его раздобыть?»

«Он в мешках, рядом с бойлерной, - ответил Павел. – Забавно, но никто, кажется, не собирается его брать!»

Я схватил наволочку и помчался к бойлерной. Павел сказал правду. Там было три или четыре мешка с кофейными зернами. Запах был так восхитителен, что у меня моментально заурчало в животе. Из более чем трех тысяч человек в нашем лагере едва сотня знала, что такое настоящий кофе – поэтому настоящие ценители кофе вроде меня с Павлом смогли доверху набить свои матрасы и подушки запасами зерен на месяцы вперед. С территории ДОЗа мы пронесли в лагерь несколько плоских камней, чтобы растирать с их помощью зерна – и в течение некоторого времени у нас был кофе, более свежий, чем в большинстве американских домов. Одному Богу известно, каким образом настоящий кофе мог оказаться в Джезказгане, но это стало еще одним из моих контактов с реальностью – с моими американскими корнями, и это значило для меня намного больше, нежели чем просто хорошая утренняя порция кофеина. Павел объяснял явление кофе тем, что лагерные офицеры настолько привыкли к псевдо-кофейным порошковым напиткам, что поставлялись для МВД, что когда прибыли мешки с надписью «кофе», содержащие коричневые зерна с сильным непривычным запахом, администрация решила, что это некий низкосортный продукт, предназначенный для заключенных. Таким образом, они просто вывалили эти мешки для нас, чтобы мы могли что-то для себя из этого употребить. Вероятно, он был прав. Прибалты, интеллектуалы и еще кое-кто набросились на находку, и содержимое мешков ушло довольно быстро – но в относительно небольшое число рук. 

Думаю, что одной из причин, по которой музыка стала так важна для меня в этот период моей жизни, было то, что я, несмотря на свое знакомство со многими людьми в лагере и хорошие с ними отношения, не нашел в те времена такой же крепкой дружбы, как была у меня в свое время с Арвидом Ациньшем – который находился теперь, если и был жив, далеко в другом лагере в этой же местности. Эдик стал моим хорошим приятелем – у нас были общие политические воззрения, и в его компании мне было приятно находиться. Павел Воронкин был сообразительным и отзывчивым малым, мы ценили друг друга, и, думаю, доверяли друг другу. Зюзин был добр, он покровительствовал мне, из него получился хороший учитель музыки, но близки мы не были. Вокруг меня не было никого, кто был бы мне по-настоящему близок, и поэтому я зарылся в страницы с Шопеном и Рахманиновым, постоянно практикуясь и тренируя свои пальцы, которые травмировались каждый день тяжелыми кусками металла и перчатками сварщика и не были столь послушны, как мне бы этого хотелось.     

В то время как я шагал по утрам на работы, или перебирал пальцами на груди тридцатисекундную гитарную композицию, или любовался чудесным сосновым узором корпуса моей гитары тогда, когда давал рукам отдых – я строил планы побега. Я отчаянно хотел бежать – но чем больше я слышал о том, какое количество попыток побега оканчивалось неудачей, тем менее я верил в эту возможность. Почти никто и никогда не подошел ко мне с реалистичным планом. И, хотя попытки предпринимались почти каждые пару недель, почти все они проваливались.

Этой самой зимой 1952 года, когда ветры дули настолько сильно, что охранникам из МВД пришлось протягивать веревки от бараков до пункта сбора и от пункта сбора до туалетов – чтобы мы не ходили кругами, замерзая насмерть по пути – один бывший армейский офицер, грузин по имени Георгадзе, каким-то образом раздобыл свою военную форму со склада, где хранили наши личные вещи. Он заново прицепил знаки отличия, оторванные в свое время, и в одну вьюжную беспросветную ночь, когда никто, в здравом уме, не решился бы выйти на улицу, просто перебрался через колючую проволоку, а потом и через стену. Его нашли весной, когда снег начал таять, и лед, в который он вмерз, обнажился и открыл тело. Солдаты приволокли тело обратно и повесили на проволоку за воротами, оставив его там на пару недель, пока оно полностью не сгнило.