Американец в ГУЛАГе - 130

Ежедневно я жил в окружении бесчеловечности в своих самых грубых проявлениях. Для людей, которые служили в охране, я был просто номером, СЯ265, и они использовали этот номер для того, чтобы властвовать надо мной и унижать меня. Где-то рядом всегда был охранник с куском фанеры и карандашом, которым он записывал ваш номер, если вы замешкались при подъеме с утра, если забыли снять шапку, шагая в конвое, если заступили за линию при марше. Имени у вас нет – только нумерованный объект, который можно бросить в холодный карцер, если вам не удалось чему-либо соответствовать, а также бросить в вагон с трупами – с  номерным жетоном, прикрученным к большому пальцу ноги – если вам не удалось выжить.

Смертность в лагере была на уровне, как минимум, двух или трех человек в день, или около одного на тысячу. Вероятно, намного больше.

Сквернословие, жестокость и бесчувственность выставлялись напоказ и были нормой.  Многие из заключенных становились такими же жестокими и бесчеловечными, как и охрана. Я избегал таких людей. Нередко в своей отчаянной попытке выжить они становились стукачами. Им было известно, что случалось с другими стукачами, но и это их не останавливало. Когда их находили, то обычно убивали – или, если никакой опасности они не представляли, их просто игнорировали – до такой степени, что они становились бесполезными для сотрудников МГБ, что их нанимали.

Пища у заключенного была скудной, если только он не проявлял чудеса находчивости – да и в этом случае витаминов в ней не хватало. Заболевания, вызванные нехваткой витаминов, такие как цинга и пеллагра, были широко распространены и часто оканчивались смертью. Зимой мороз пронизывал до костей, а ветер с колючим снегом причинял боль во время марша в колонне по пути на работы и обратно, а руки приходилось держать за спиной. Летом и осенью от жары у нас растрескивались губы и кожа. При работе под открытым небом без перчаток можно было получить ожог, взявшись за раскаленные камни или листы железа. От теплового удара падали многие заключенные, и лишь немногие из них затем вставали. Пыль была везде – ветер, несущий пыль, дул весь день и почти каждый день. Клопы были частью моего окружения, и психологически я к ним так и не привык, хотя мое тело и выработало иммунитет к их укусам, вокруг которых перестали формироваться отеки.

Вокруг меня люди постоянно сходили с ума, и ради собственного выживания я вынужден был научиться не обращать на это внимания.

Времени для сна всегда не хватало.

И, тем не менее, духом я был крепок. Я выкарабкался на некое плато, будучи на котором я был уверен, что выживу. Моя работа мне нравилась. Шум, лязг и обстановка в целом на сварочной площадке, голубые вспышки электричества вокруг, кампания компетентных людей, запах озона: все это мне нравилось, как мне кажется, потому что я становился все более опытным и подошел близко к тому, чтобы выполнять в реальности установленные рабочие нормы. Я также научился самостоятельно поддерживать свою собственную туфту. И если для работы требовалось брать листы металла толщиной 5 мм., я брал из тех, что были толщиной 3 мм. – как я обнаружил, никто этого не проверял, а я мог отрезать куски быстрее от более тонкой стали.  

Я мог делать гладкий единичный шов – это было быстро и легко – а затем записать, что я делал восьмерку или двойной шов, потому что мне «платили» за общую длину сваренных швов в день, в виде баллов, в которых была установлена норма. А проверяли они только общее количество произведенных единиц продукции: плит, лестничных секций, сейфов и т.д.

Я мог записать себе перевыполнение нормы и получить дополнительный паек, однако все еще не мог должным образом переносить что-либо. Когда мне приходилось нести металлический лист, я постоянно спотыкался, словно от порывов ветра. Мне удалось убедить Зюзина в том, что я мог бы увеличить свою производительность, и серьезно,  если бы у меня был помощник. К моему восторгу, он каким-то образом вытащил из карантина моего друга, Эдика Л., и приставил его ко мне, а также перевел в наш барак, на соседние со мной нары.   

И теперь, хотя вечера были печальны и одиноки – тогда, когда работа не заполняла все мое время целиком – у меня был Эдик, с которым я мог поболтать, и гитара Зюзина, которую я мог слушать. В это время я начал задумываться о том, чтобы серьезно начать учиться играть на гитаре самому, т.к. видел, насколько увлекает меня это занятие. Мне казалось, что оно поможет мне выжить – хотя для моих соседей это, возможно, и создало бы некоторые проблемы, так как я, определенно, не был прирожденным музыкантом.