Американец в ГУЛАГе - 123

В один из дней я разговорился с человеком, который подновлял краской номера на наших тюремных робах. Его звали Павел Воронкин. Будучи еще ребенком, он оказался в Китае – в то время как его отец работал на строительстве железной дороги в Китай в начале 30-х. Как и тот китаец, друг Горелова, Павел, став уже взрослым человеком и состоявшимся художником, откликнулся на сталинский призыв к эмигрантам возвращаться на родину. Однажды Воронкин в дружеской беседе рассказал своему соседу о понравившемся ему американском кинофильме – судя по всему, это было военное кино, с Робертом Тэйлором в главной роли. Возможно, это было недопонимание, хотя скорее всего нет – но, так или иначе, когда Павел увидел протокол, содержащий в себе обвинительное заключение, там значилось, что он был арестован за сотрудничество с известным американским агентом Р. Тэйлором! Позднее, когда я уже изготовил и продал несколько сотен ложек, и благодаря моему ложечному бизнесу спрос на рынке немного упал, я уговорил Воронкина сделать для меня небольшую статуэтку голой женщины – с провокационными грудями, животом и ягодицами – размером с ручку для ложки. Он изготовил ее из дерева, а я потом приладил заготовку ручки к ложке и принялся отливать эротические ложки, которые продавались очень хорошо.

Мой бригадир не мог спасать меня от работы бесконечно.  Это было бы несправедливо по отношению к остальным – пояснил он мне, потому что туфта имела свои пределы. Мне нужно было начать делать некоторую работу. Такой работой стало таскание камней для каменотесов. Это чуть не убило меня. Мне пришлось вспомнить, насколько слабым я был. И я понял, что мне необходимо найти что-то еще, и как можно скорее. Тогда я подошел к бригадиру мастерской, звали его Зюзин. Он был замечательным гитаристом, чьи нары в бараке располагались неподалеку от моих. Вечерами я подходил к его месту и слушал, как он играет на гитаре. Мне очень понравилась его музыка, и я попросил его научить меня играть. Он был польщен моим интересом и стал обучать меня простым аккордам, с помощью которых я мог сыграть то, что он именовал «собачьими вальсами» - простые мелодии, такие, например, как «Очи черные».

После того, как мы подружились на основе моего гитарного увлечения, я поинтересовался, как бы невзначай, возможно ли присоединиться к его бригаде. На тот момент он со мной сильно сдружился, и идея присоединиться к его бригаде показалась ему замечательной – мы могли бы вечерами практиковаться в игре на гитаре, и так далее. Ему посчастливилось испросить для меня перевод, а я заверил его, что знаю все относительно слесарного дела.

Моим первым заданием стала нарезка резьбовых гаек, большого размера. Для этого требовалось наворачивать тяжелый нарезной винт на шестиконечную гайку, зажатую в тисках. Выглядело это дело легко, но оказалось оно чрезвычайно тяжелым. Но еще до того, как мне пришлось взять тяжелую сталь в свои слабые руки, я уже попал в сложную ситуацию, когда Зюзин послал меня в сарай за нарезными винтами для гаек. «Принеси метчики и ворот», - сказал он мне, т.е. «винты и патрон». Я услышал «метки у ворот». Для меня это ровным счетом ничего не значило. На складе меня выслушали с недоумением и послали в покрасочный цех. Там тоже ничего не знали. Я заглянул в кузницу. Бесполезно. В результате мне пришлось сознаться Зюзину, что никаких меток у ворот я не нашел. Ему это показалось очень забавным. «Не смущайся, Александр Михайлович, - сказал он мне. – Я знал, что все твои красивые слова об опыте слесарной работы были только словами. Ты всему здесь научишься, и я тебе помогу. Но только с этого момента будь со мной честен, и я постараюсь, чтобы ты не нажил себе неприятностей».

Ну что ж, это было неплохо.

Но сама работа вовсе не оказалась столь же неплохой, как я этого ожидал. Конечно, это было намного лучше, чем подымать тяжелые камни. Но нормой для нарезчика было установлено делать 185 гаек в день. Это были большие гайки, примерно 3,5 см. толщиной. Вворачивать резьбовой винт в них нужно было рукой, прорезая твердый металл. Резьбу требовалось пройти несколько раз – начиная с грубой и кончая тонкой обработкой. Это означало, что, непрерывно работая в течение десяти-одиннадцати часов (если вы могли это выдержать – а выдержать этого не мог никто), вам нужно было делать по одной гайке каждые три минуты. И это при том, что на то, чтобы просто повернуть винт, у обессиленного человека уходят все его силы.   В первый день на этой работе я сделал тридцать пять гаек. На второй – пятьдесят. По крайней мере, дважды в первый день я ломал патрон, держащий винт. На ладонях у меня вздулись мозоли. Мои руки и спина болели всю ночь напролет. Но более тревожащим меня было то, что я чувствовал, как слабею. И хотя во время перерыва на еду я по-прежнему урывал немного времени на то, чтобы изготовить парочку ложек, на которые я мог купить себе дополнительную порцию хлеба и масла, но я изначально не был силен настолько, чтобы справиться с этой работой. Слишком долгое время всей физической работой, которую выполняли мои мышцы, было уклоняться от сыплющихся на меня ударов. В моей спине, в плечах и руках не было нужного тонуса. Меня стало тревожить, что эта работа победит меня. И хотя я отчаянно пытался выполнить норму – в течение первых нескольких дней Зюзин успешно отмазывал меня, но мои показатели были очень далеки даже от его нормы туфты – моя производительность никогда не превышала 130 гаек, а чаще она была около 120. Если бы у меня получилось поднять это количество до 150, то у меня остался бы шанс удержаться на работе, но я знал, что никогда не смогу этого.

Поэтому я сделал паузу в производстве своих ложек и использовал обеденные перерывы для того, чтобы подыскать себе более легкую работенку. Сварка казалась легче всего. Нужно было просто одеть маску, перчатки, и делать швы на металле. Никто не был против, если в обеденный перерыв вы брали их оборудование – и я воспользовался этим, чтобы понять, насколько это сложно. Я сделал несколько швов на обрезках металла, и для меня они выглядели вполне сносно. Так или иначе, стандартов для оценки моей работы у меня не было. Я практиковался как можно больше, стараясь сделать так, чтобы как можно дольше удерживать шов, не прижимая электрод к стали слишком сильно, от чего он застревал, и не ведя его слишком небрежно, отчего шов терялся. После определенного времени у меня это начало получаться, и я сказал Зюзину, что настоящим моим призванием была работа сварщика, и что на этот раз я не пытаюсь его надуть. Зюзин посмотрел на меня с подозрением и ответил, что на работу сварщиком стоит целая очередь. Это подтвердило мои догадки о том, что работа сварщика считалась легкой.  Я попросил Зюзина занести меня в список, при этом добавив: «Кстати, я знаю, тебе нужен работник на сверлильный станок. Это я точно могу делать, я занимался этим в Москве». Я врал, конечно.

Таким образом, меня поставили за сверлильный станок. В первое же утро я подсоединил кабель неправильно – он запутался в механизме, и я обесточил всю мастерскую. Зюзин отослал меня обратно нарезать гайки, но я продолжил охотиться на сварщиков, используя любую возможность, чтобы обучиться их мастерству – ну и, к тому же, чтобы утащить немного кабеля, содержащего столько отличной алюминиевой проволоки, необходимой для производства моих ложек.