Американец в ГУЛАГе - 120

На второе воскресенье моего пребывания в лагере карантин для меня закончился. Я попрощался с Эдиком и отправился на поиски госпиталя, даже не дожидаясь распределения в свой новый барак.   

Как и первый лагерь, мой новый тюремный дом имел каменные стены по периметру, два метра шириной и около шести метров высотой. Примерно в полутора метрах до стены находился забор из колючей проволоки, примерно такой же высоты. От верхней части забора до земли тянулась под углом, в виде навеса, колючая проволока, уходящая в землю на расстоянии примерно девяти-десяти метров от основания забора.  Далее по направлению к лагерю, в двух с половиной метрах от этого навеса из проволоки, была натянута на коротких шестах одна толстая проволочная нить – она обозначала запретную зону между территорией лагеря и проволочным заграждением. Эта полоска земли имела наименование «огневой рубеж», и нас неоднократно предупреждали, что любой заход  за эту линию будет считаться  попыткой к бегству, и сделавший это будет без предупреждения расстрелян со смотровой вышки. В пространстве между забором из колючей проволоки и стеной по периметру была натянута еще одна проволока, проходящая примерно в полутора метрах над землей. Каждую ночь к ней привязывали немецких овчарок и пускали их по кругу, в качестве дополнительной меры безопасности от возможного побега. 

Даже если вы приближались на расстояние в пару метров от огневого рубежа, охранники с вышек начинали кричать на вас, наставляя свои автоматы. Время от времени, как рассказывали, охрана на вышках, чтобы как-то разнообразить свою монотонную работу, подстреливала кого-то из тех, кто приблизился достаточно близко к огневому рубежу, - так, чтобы иметь возможность доложить командиру о том, что заключенному, бежавшему по направлению к рубежу, кричали, приказывая остановиться, перед тем, как застрелить его.

Между нашим лагерем и соседним КТР тоже была стена, в которой имелись закрытые ворота. И, хотя рядом с этой разделяющей два лагеря стеной не было заслона из колючей проволоки, огневой рубеж был и там.

Госпиталь располагался рядом с главными воротами – он примыкал к помещению для сбора заключенных. Я представился дежурному врачу по фамилии Шкарин, и через пару минут он подошел ко мне с двумя своими коллегами, их звали Каск и Адарич, чтобы те меня осмотрели. Я все еще находился в ужасающем состоянии. Не требовалось мастырки или прочих ухищрений для того, чтобы меня госпитализировать. Их заинтересовал мой рассказ о том, какую практику я прошел у Ациньша, и обсудили между собой возможность моего дополнительного обучения – с тем, чтобы сделать меня своим помощником, в котором они сильно нуждались, назначив меня фельдшером.

Каск оказался эстонцем – в своей стране он был известен каждому, так как ежедневно выступал по радио с лекциями на медицинские темы. Он был лабораторным работником – анализы крови, мочи, различные патологии и т.д. Он же в основном производил вскрытия. Каск хорошо говорил по-английски, и на этой почве мы сразу же сдружились. Третий, Адарич, был хирургом из Минска; в лагере он находился аж с 1934 года. Моя грыжа в мошонке его впечатлила – однако он предположил, что операция при моем нынешнем состоянии будет ошибкой, и мне нужно потерпеть, пока я не стану крепче.  В дополнение к моей грыже и общей слабости, у меня наблюдался экссудативный легочный плеврит и  жар около 39 градусов – тем самым, я вполне подходил для госпитализации.

В госпитале имелась операционная, лаборатория, терапевтическое отделение, несколько кабинетов, амбулаторная клиника и диспансер. А также морг. Госпиталь обслуживал все три лагеря нашей группы – собственно наш, КТР, а также ЗУР, находящийся в двух километрах. Последний представлял собой лагерь для особо «отличившихся» заключенных – совершивших побеги, настойчивых симулянтов и т.д. Пока я находился в госпитале на поправке, Адарич начал с того, на чем закончил в свое время Ациньш. В те дни, когда у меня было настроение для этого, я вместе с ним ходил в морг и учился производить удаление аппендикса – делать разрез, зашивать, а также обучался ампутации пальцев на ногах и руках, что было частой процедурой, в особенности зимой из-за обморожения, и так далее.  

Я познакомился с человеком, занимающимся снабжением госпиталя, по фамилии Кузнецов. Мне он признался, что больше всего его страшила перспектива нового срока поверх прежнего – за растрату. Каждый раз при выписке количество ложек в больнице уменьшалось в точности по количеству выписанных больных, и ему приходилось нелегко в попытках найти им замену. Обычно ложки можно было выкупить у заключенных в обмен на хлеб или сахар, или другие продукты – если, конечно, находились те, кто мог продать свою ложку. В лагере ложки не производились. Приходилось есть пальцами, или пить с края своей миски. Кузнецов был уверен, что в один из дней его поймают – когда обнаружат отсутствие ложек, или что он продавал продовольствие, предназначенное для госпиталя – и тогда ему придет конец.

Я решил, что тоже украду ложку. Я вспомнил, как предполагал ранее заняться бизнесом с ложками – в том случае, если найду предложение. Подкупить охранника в типичной манере «цветного»? Сымитировать, что мой друг – пахан? Я не знал, как это будет, но я нашел еще одну нишу с критической потребностью, и я был уверен в том, что найду способ извлечь для себя из этого выгоду.