У меня оставалось три часа на сон, но возможности избежать боли не было. В шесть они подняли кровать, и я был оставлен на целый день в камере.
Я придумал песню, некую долгую нескладную песню обо всех тех жутких вещах, что происходили со мной в тюрьме. И я пел эту песню весь день, низким шепотом. Много ходил по камере – мои ягодицы болели слишком сильно, чтобы я мог сесть на них. Они просто пылали. Когда я, наконец, осмелился ощупать их пальцами, то почувствовал, как они вздулись, все покрытые рубцами. От мысли, что меня снова отведут к Рюмину, меня начинала бить сильная дрожь – однако я обнаружил, что если продолжать петь, так громко, как это только возможно, чтобы меня не услышали – мне удается справиться с этой дрожью.
В течение долгих недель я страдал запором. Внезапно, как только настал вечер и я знал, что время подходит к 9 часам, мой желудок пронзила острая боль. Я едва успел дойти до своего ведра. Ко мне пришло осознание того, насколько глубоко и всецело всем моим существом овладел страх. Меня разобрал неконтролируемый смех. Охранник открыл задвижку и заорал на меня, чтобы я прекратил – но я не мог. Он убежал и вернулся с дежурным офицером. Они били меня по лицу до тех пор, пока я не остановился.
В девять тридцать они вновь пришли за мной. Ходить я не мог совершенно. Они отволокли меня в комнату Чичурина.
- Ты не думаешь, что тебе лучше сознаться? Ты же не хочешь, чтобы с тобой повторилось это, не так ли?
- Пожалуйста! Пожалуйста! Не дайте ему снова это сделать! – молил я Чичурина. – Я все вам сказал, все, что знаю. Ничего больше нет. Пожалуйста! Пожалуйста!!!
Рюмин послал за нами в полночь, и они начали снова. Я кричал, умолял и терял сознание несколько раз. Так называемый врач прислонял свой стетоскоп и говорил Рюмину, что он может продолжать. Потом снова обморок, обратно в камеру, лежу на животе, то выплывая из обморока, то снова погружаясь в него, потом снова яростная боль, и снова обморок. Утром я попытался стащить с себя штаны, чтобы осмотреть себя. Но они намертво приклеились слипшейся кровью к моим ягодицам, и малейшая попытка снять их становилась агонией, и я сдался в своих усилиях.
В какой-то момент женщина-врач осматривала меня в неком лечебном учреждении – я помню ее белый халат. Должно быть, у нее получилось каким-то образом снять с меня штаны. Это была не та, что приходила на допросы со стетоскопом. Она воскликнула, в ужасе: «Откуда у вас все эти раны на ягодицах?»
Меня обуяла ярость. «Я сел на горячую раскаленную плиту, тупая сука!» - крикнул я.
Она лишь поджала губки и принялась лить йод, а затем наложила повязку.
Свободное копирование
