Каждые десять дней меня остригали при помощи тупых ножниц – лицо и голову. Я скопил мыла от каждого посещения душа и сделал из него большой шар. Каждые несколько недель шар исчезал, и тогда я начинал все с начала. Я вновь задумался над своим планом самоубийства, и стал собирать кусочки туалетной бумаги. Думаю, в тот момент я не был столь серьезно настроен на это, но решил иметь этот план как один из вариантов выхода.
Меня сильно взволновали слова Чичурина о том, что органы планируют арестовать моих родителей в том случае, если я не признаюсь. И только значительное время спустя я узнал правду: они уже были на тот момент в тюрьме. Но у меня, конечно, не было возможности узнать об этом. Я сказал, что признаюсь в чем угодно и придумаю что угодно, лишь бы спасти своих родителей, но Чичурина это взбесило. Он сказал, что я должен говорить только правду, и выдумки не пройдут. Он говорил это серьезно. И опять я задумался над тем, как выдумать что-то, что сойдет за правду.
Я продолжал терять силы, и ужас состоял в том, что меня это не беспокоило. Улыбаться на допросах я давно уже перестал. Мое чувство юмора меня оставило. Я заметил, как оно ушло, и оставило внутри грусть.
Чичурин казался все более и более озабоченным. Он очень много курил, продолжал одалживать мне сигареты и торопил меня с признанием.
Затем, в один из ночных допросов, когда меня привели, он просто покачал головой и вздохнул, сказав, что сегодня на допрос придет генерал Рюмин. Он курил не переставая и много кашлял. Вошел охранник и что-то ему сказал. Чичурин отослал меня с двумя охранниками из кабинета – к этому времени им приходилось держать меня вдвоем, так как ходить самостоятельно я уже не мог в любом случае. Меня привели в комнату под номером 13. Мое сознание было настолько помрачено на тот момент, что у меня не возникло даже мысли о некой курьезности этой ситуации. Внутри пол был покрыт толстым персидским ковром, поверх которого посередине комнаты была настелена тонкая матерчатая дорожка. На ней имелись темные пятна. Окно было закрыто чрезвычайно толстыми шторами. Позади стола находился изысканный шкаф с полками из орехового дерева, в котором вверх тянулась узкая щель, из-за которой шел свет. Когда я сел и повернул голову, то увидел, что сзади меня имеется еще одна комната, с раковиной и краном.
А затем стена начала двигаться. На самом деле, это была электрическая дверь, отодвигающаяся в сторону. Вошел Рюмин – он дожевывал какую-то еду. Дверь за ним закрылась.
- Так-так, вот мы и здесь, - проговорил он.
Вошел Чичурин, и Рюмин попросил его закрыть окна и опустить шторы по всей длине комнаты.
- Не собираешься передумать и начать говорить? – спросил меня Рюмин.
Я находился в состоянии отупения и безразличия, и просто повторил, что мне нечего сказать. Рюмин открыл ящик и вытащил оттуда резиновую палку немногим более полуметра длиной и порядка двух с половиной сантиметров толщиной, с кожаным ремешком, который он одел на свое запястье.
- Ну что ж, думаю, что это ускорит процесс и поможет тебе передумать быстрее. Теперь крики достанут до небес. Чичурин, ты проверил, что окна закрыты? Заключенный, снимай штаны и ложись на пол.
Страха у меня не было. Думаю, что я был убежден, что ничего не почувствую. В течение долгого времени я чувствовал так мало, помимо тупой боли и усталости, что не мог поверить в то, что почувствую нечто большее. Штаны я не снял, а Рюмин и не сказал ничего по этому поводу. На пол я тоже не лег. Я просто продолжал сидеть на стуле в отупении и неподвижности.
- Что, будешь вот так сидеть? – рявкнул Рюмин, и просто сшиб меня со стула ударом в голову.
Боль пронзила меня насквозь – так, что я ревел от нее, падая на пол.
- Ага! – снова зарычал Рюмин.
Затем он приказал Чичурину сесть мне на ноги.
- Я знаю казацкий способ битья. Я протягиваю при ударе. Ты никогда не испытаешь более жуткой боли. Никогда!
Я решил, что буду считать каждый удар, чтобы потом взыскать с этого человека за каждый из них. Но считать оказалось невозможно.
Это было жутко. Я сломал свои ногти об ковер. При отсутствии ягодиц удары приходились прямо по седалищному нерву, взрывались у меня в голове, во всем моем теле – просто оглушительные взрывы боли. Я потерял сознание.
Мне вылили на лицо воду. Кто-то прислонил стетоскоп к моей груди.
- Как у него сердце?
- Думаю, вы можете продолжать, генерал.
- Заключенный, ты будешь сознаваться?
- В чем, ради Бога? Что угодно – только скажите мне, в чем! Пожалуйста, скажите мне. Мне не в чем…
Ужасные взрывы вновь. Понятия не имею, сколько их было. Только сквозная боль через все тело, и сломанные ногти. Вероятно, я кричал, но в моей памяти этого не осталось. Когда я снова пришел в себя, они сидели на стульях. Каким-то образом я узнал, что было около трех часов ночи. «Увести его» - приказал Рюмин. Когда меня волокли, он бросил мне вслед: «Мы еще встретимся».
Свободное копирование
