На следующий день, в полдень, меня снова отвели к Рюмину.
– Ты будешь сотрудничать?
– Я рассказал все на своих последних допросах. Мне не в чем признаваться.
– Это твоя жизнь.
Снова в камеру.
На следующий день, в полдень:
- Ты все обдумал?
- Конечно.
- И ты нам поможешь?
- При условии, что мне было бы что рассказать. Но даже если что и было, то я многое забыл за эти два года. Меня били, я голодал, болел. Это не способствует хорошей памяти. Чего вы от меня хотите?
- Подробный рассказ о твоей шпионской деятельности в Москве.
- Мне нечего сказать.
- Это твоя жизнь.
Обратно в камеру.
На следующий день в полдень:
- Ну? Что скажешь? Хорошая тут камера у тебя, на Лубянке? Еда хорошая? Приятные собеседники? Или пытки и смерть в Сухановке?
- Разрешите задать вам один вопрос? - сказал я.
- Что ж, спрашивай.
- Почему? Почему вы привезли меня обратно? Зачем этот особый режим на этапе? Что вы надеетесь получить?
- Правду, конечно.
- Вы сказали, что все знаете. И что вам нужны только звенья.
- Охх.. – Рюмин опять вздохнул, поднялся из-за стола и принялся мерить шагами комнату.
Так продолжалось около минуты.
- Хорошо, я скажу тебе, - произнес он. – Не думаю, что должен тебе это говорить, но, возможно, это поможет тебе понять, что ты обязан с нами сотрудничать.
Он скрестил пальцы снова, и, должно быть, его лицо без лица некоторое время смотрело на меня в упор, пока он не стал говорить вновь.
- Будет большой публичный процесс. У нас имеется достаточно улик, говорящих о том, что посольство США в течение ряда лет участвовало в широкомасштабной разведывательной деятельности. И нам также известно, что и ты в этом участвовал. На этом процессе будут представлены некоторые советские граждане, которые, по несчастью, сотрудничали с тобой и с некоторыми твоими коллегами. Ты знаешь, о ком мы говорим. Это – приказ с самого верха. Ты понимаешь?
- Вы не считаете, что даже если бы у меня было, что сказать, я бы не стал этого делать, зная об этом процессе?
- Нет, я так совсем не считаю, нет. Я думаю, что если ты осознаешь, насколько безусловными к выполнению являются мои приказы, то поймешь, что у тебя нет возможности, чтобы уйти от сотрудничества. Никто не может противостоять верховной советской власти.
- Свидетели в публичных процессах, - ответил я, - обычно впоследствии исчезают. Их расстреливают, чтобы они уже никогда не смогли отречься от своих показаний.
Некоторое время Рюмин гневно смотрел на меня. Потом он произнес:
- Не в твоем случае. Мне ты никогда бы не понадобился в качестве свидетеля. Мне нужно, чтобы ты только указал на некоторых офицеров-предателей. И дал дополнительный материал для того, чтобы ликвидировать отдельные пробелы в схеме, которую мы уже очень хорошо понимаем.
На какое-то время я призадумался. Я пытался изобрести некую нелепость, которая бы помогла мне спасти свою шкуру, но которая бы никогда не была воспринята всерьез за пределами кабинета Рюмина – ни в Штатах, нигде. Нечто настолько очевидно дутое, чтобы наши граждане сразу поняли, в чем тут дело. Сознание мое было затуманено. Я проговорил:
- Я действительно рассказал вам все, что мог.
- Этого недостаточно, - проговорил Рюмин с нажимом.
Я попытался разыграть последнюю, обреченную партию.
- Если вы беспокоитесь по поводу моей поддельной подписи на всех протоколах, я подпишу их своей настоящей подписью. Это поможет? Или я могу выдумать что-то, если вы хотите. Но я не знаю ничего, кроме того, о чем я уже рассказал.
Рюмин подпрыгнул в своем кресле и заорал на меня:
- Мы не желаем, чтобы ты вел нас по ложному следу со своими придуманными изобретениями! Нам нужна правда, и мы ее получим!
Рюмин нажал кнопку вызова охраны. Он давил ее все сильнее своим пальцем, снова и снова – палец изогнулся и побелел у сгиба. Потом он произнес, очень жестко:
- Что ж, увидимся в Сухановке! Можешь винить только себя одного за то, что будет!
Свободное копирование
