Американец в ГУЛАГе - 107

В Челябинске меня отвезли, опять в одиночном фургоне, в тюрьму МГБ, проведя по тротуару через двойную цепь солдат. Где-то в конце улицы раздался возглас: «Смотри! У него номер!»

«Они раньше не видели номера!» – подумалось мне. Узел, который мне приходилось тащить, был тяжелым, и я перекидывал его с одного плеча на другое – так, что номер на моей спине был виден. Другой женский голос произнес: «Посмотрите-ка! Такой молодой! Как жутко он выглядит!»

Меня посадили в одиночную камеру, где я провел несколько дней, выдав мне дневной рацион – поэтому свой продуктовый рацион, выданный на этап, я мог не расходовать.

Снова очутившись в вагоне, я решил попробовать селедки – зная, что меня выведут в туалет в любой момент. Потом я выпил много воды.

Наконец, ранним утром, меня вывели из вагона в Москве и погрузили все в тот же серого цвета фургон с одиночной камерой, с эскортом из нескольких солдат. Что бы это ни было, подумал я, это все серьезно. Я предвкушал развязку – страх меня более не мучил, мне было чрезвычайно любопытно узнать,  что все это значит и к чему приведет. Через некоторое время фургон остановился, и я услышал знакомый скрип ворот – это была Лубянка. Странно, но звук этот показался мне приятным. Человеком, который меня обыскивал, был все тот же мужчина с синюшным подбородком, который обыскивал меня там же два года назад. Он меня не узнал, но посмотрел на меня как-то странно, потом взял бритву и стал отпарывать номер от моего лагерного бушлата. «Что ты делаешь? – закричал я на него. – Не знаешь, что они тебя расстреляют за это?» Моя старая добрая привычка подкалывать своих мучителей вновь во мне проснулась. «Тебе могут грозить очень большие неприятности за это. Ведь это – мое секретное имя. Они так этого не оставят!»

Человек с синюшным подбородком уставился на меня молча, с выражением ужаса на лице.  Ни слова не говоря, он положил мой бушлат и вышел из камеры. Немного погодя он вернулся в сопровождении офицера.

- У него есть гражданская одежда? - спросил офицер.

- Да.

- Убрать это в хранение, а ему выдать гражданскую одежду.

Таким образом, когда меня повели наверх, на мне снова были мои габардиновые флотские штаны, изношенная рубашка с эполетами и с четырьмя пуговицами, сделанными из хлеба. 

Кабинет, в который меня ввели, был, к моему удивлению, чрезвычайно богато отделан, с хорошей мебелью. Толстый элегантный ковер, хорошие портьеры, превосходная полированная мебель красного дерева. Сквозь этот кабинет меня провели в другой, поменьше, но еще более броский. Охранник тихонько постучал в дверь, потом открыл ее и указал мне на стул. Напротив, за столом, сидел человек среднего роста. Он что-то писал, не отрываясь, и в течение долгого времени не сказал ни слова. Это было мне знакомо. Я изучал его в ожидании. Изучал я его очень тщательно – до сих пор я хорошо помню, как занимался этим -  но я не могу вспомнить его лица. Хотя помнить это лицо у меня есть все основания.  Я помню каждое произнесенное им слово, звук его голоса, форму, которая была на нем, но не его лицо.  Не знаю, почему это так. Других дознавателей, которые допрашивали меня, я помню очень хорошо. Я вижу оспины на лице Сидорова так же четко, как если бы он был рядом. Я узнал бы его где угодно. Но у этого человека – генерала Рюмина, как я узнал потом – для меня не осталось лица. Ничего, вообще ничего – как будто на голову ему натянули нейлоновый чулок. Даже более того – лицо без лица. Я не могу его вспомнить. 

Но я запомнил его костюм. Элегантный немецкий костюм. На вешалке висела хорошая широкополая шляпа с британским ярлычком на ней. Настало время снова их подразнить, подумалось мне. Рюмин все еще что-то писал и был немало удивлен, когда, вопреки всем правилам, услышал сказанное от меня громким голосом:

– Пятьдесят восемь, пункт десять.

– Что это? – сказал он.

– Пятьдесят восемь, пункт десять. Раздел первый. Восхваление одежды иностранного, не советского производства.

Я кивнул в сторону шляпы.

– А также ваш костюм, - добавил я.

Кажется, мои жизненные силы вновь ко мне вернулись.

– И ваш галстук, могу поспорить.

Рюмин встал из-за стола, обошел его и остановился передо мной. Потом он хлестко ударил меня ладонью по одной щеке и обратной стороной кисти по другой, словно плетью.

– Я наслышан о твоей дерзости, - произнес он. – Повторять не требуется.

Потом он вернулся за свой стол.

– Почему, ты полагаешь, мы тебя сюда вызвали?

Я ответил, что понятия не имею.

– Что ж, конечно, у тебя уже есть твой срок – двадцать пять лет – и, в общем-то, мы уже с тобой закончили. Но нас очень интересуют операции, проводимые американской разведкой здесь, в столице, а также по всему Союзу. Конечно, большую часть информации мы знаем, но, по нашему мнению, ты можешь сообщить нам о кое-каких важных звеньях этой цепи.  Мы не намерены создавать для тебя какие-то особые неприятности. Со временем мы отправим тебя обратно в лагерь. Мы ожидаем, что ты свободно расскажешь нам все, и не будешь чувствовать себя обязанным по отношению к своим американским друзьям, потому что уже прошло два года, и весь персонал разъехался по домам или был перемещен на другие позиции. Если ты будешь всецело с нами сотрудничать, мы предоставим тебе вполне приемлемые условия здесь, в камере с подходящими людьми. Тебе будет положено содержание в 200 рублей в месяц, и ты сможешь покупать себе дополнительно еды, а также фабричные сигареты. Что ты на это скажешь? Будешь ли ты всецело сотрудничать с нами в нашем расследовании?

Я просто молча уставился на него.

Рюмин разочарованно вздохнул. Повисла долгая пауза.

– Думаю, что ты помнишь такую тюрьму, как Сухановка, - произнес он, наконец.

Мне было сложно вновь отыскать у себя свой голос и заставить его работать. Я пытался этого не показать.

– Да, конечно, очень хорошо.

– Конечно, - отчеканил Рюмин. – Конечно, ты помнишь. Я могу тебя поздравить, ты справился с этим испытанием. Ты прошел через все эти бессонные ночи и все эти безобидные побои триумфально. Я не иронизирую, я не знаю никого, кто бы держался также хорошо, как ты. Ты вызываешь у меня уважение. Я знаю, насколько ты вынослив… 

Все это он произнес почти в дружеском тоне. Но затем его голос изменился – он стал тихим, жестким и твердым:

– Я знаю, насколько ты вынослив.  И я знаю, как сломать тебя очень быстро. У меня имеются все полномочия, чтобы применить любые физические и психологические пытки с целью выбить из тебя признание. И я полностью готов их использовать. Я забью тебя насмерть, если не получу признания.

Затем Рюмин откинулся в своем кресле, и его тон вновь стал мягким. Странно, что я могу вспоминать его жестикуляцию, каждое из сказанных слов в его многословной манере речи, но я не могу увидеть его лица. Он медленно повторил свои слова снова, но теперь почти приятельским тоном:

– Я забью тебя до смерти, если не получу твоего признания.

Потом он сложил вместе пальцы рук и выжидающе посмотрел на меня. Я не мог произнести ни слова. Я просто смотрел на него, пока спазм не оставил моего горла. Потом я произнес:

– Какое признание? Мне показалось, что вам нужны просто некие звенья в информации о том, как работает разведка Соединенных Штатов в этой стране.

Рюмин снова вздохнул. Его пальцы продолжали быть сложенными.

– Вы имеете в виду, что я – это одно из звеньев? – спросил я, пытаясь изобразить невозмутимость.

Рюмин опять вздохнул.

– Я расскажу вам то, что я знаю, - продолжил я. – Это не так уж и много. Мне не приходилось участвовать в разведывательных операциях. Я был служащим в консульском отделе, и вы это знаете. Я готов говорить, но я не могу рассказать о том, о чем я не знаю.

Я старался изо всех сил, чтобы мой голос не выдал моего страха. Это у меня не очень хорошо получилось.

– Все зависит от тебя, - произнес Рюмин после некоторой паузы. – Я дам тебе несколько дней, чтобы ты все хорошенько обдумал. Потом, если ты не выскажешь желания сотрудничать, мы с тобой нанесем визит в Сухановку вместе, и тогда все это уже не займет долгого времени.

Рюмин нажал на кнопку вызова. Вошел охранник. Меня отвели в камеру – я находился в полуобморочном состоянии. Странно, что только по возвращении в камеру, прокручивая в голове произошедшее, я понял, что в той комнате с нами находился еще один человек, в форме полковника МГБ. Для меня по какой-то причине он был невидим – до того момента, как я вышел. Возможно, я вообразил, что он находился там – хотя довольно скоро после этого события я вновь с ним встретился.