К утру количество клопов уменьшилось. Я дремал, положив голову на руки, а затем раздался пронзительный звук от ударов по рельсу – около четырех или половины пятого утра. Охранники немедленно распахнули дверь, ругаясь и крича «Подъем!», угрожая поместить в карцер всякого, кого через две минуты застанут в постели. Судя по всему, эти угрозы были реальными – заключенные спрыгивали с коек, ругаясь и протирая глаза, натягивали свою одежду. На сон отводилось всего шесть часов – и это при том, что все эти люди работали на тяжелых работах, разбивая камни и таская бревна по двенадцать часов в день.
Бригадир построил нас к завтраку. Одного человека отправили на кухню, чтобы принести миски на двадцать пять человек, а другого, со списком живых заключенных – за дневным рационом хлеба, составлявшим 700 граммов на одного. В эту ночь никто не умер, но мне сказали убедиться, что это так – в отношении тех, с кем рядом я спал. Если кто-то умирал, то смерть скрывали от охраны, сообщая об этом только после раздачи дневного рациона.
Странно, но утром нас не пересчитали. Нам позволили сходить в туалет – тем, кто этого хотел. Потом в обязанность бригадира входило препроводить нас в столовую, где нас уже ждал свободный стол, проследить, чтобы в нас влили нашу порцию супа, и побыстрее выпроводить, чтобы освободить место для следующей бригады. Ложек нам не полагалось. Мне пришлось одолжить ложку у Горелова, когда тот покончил со своим капустным супом. И это натолкнуло меня на еще одну мысль о способе заработка.
Каждый день отдельные бригады распределялись на различные работы в зависимости от потребности. А другие бригады – такие, как моя – постоянно трудились в одном месте. Когда до шести утра оставалось минут пятнадцать, из нас начали формировать колонну, по пять человек, перед воротами лагеря, а печальный оркестр принялся играть свой сбивчивый марш. Потом нашу колонну вывели за ворота и остановили перед шестом, игравшим роль шлагбаума. Здесь состоялся пересчет по головам – запись делали карандашом на куске фанеры. Потом офицер МВД, ответственный за конвоирование, громко выкрикнул:
- Заключенные! По дороге на работу сохранять сомкнутый строй! Руки за спину. Шаг влево или шаг вправо будут считаться попыткой к побегу, и у охраны есть приказ стрелять без предупреждения. Помните – шаг влево или шаг вправо!
- Или шаг вверх, - ответила колонна в том же ключе.
Никто на это не реагировал.
Собаки рвались на поводках со всех сторон вокруг нас. Как только нам приказали выдвинуться, внутри колонны начался обмен противоречивыми командами среди заключенных: «Побыстрее!», «Потише, мы так не успеваем!», «Двигайся, или пристрелят!», «Остановитесь, надо подождать, когда хвост подтянется. Эй, сзади, давай быстрей!»
Постоянный поток пререканий, приправленный оскаленными и рычащими собачьими мордами.
Это был длинный, очень длинный марш. Когда мы вышли, от нас вытягивались длинные тени. Через полтора часа, когда мы дошли до места работы, тени заметно укоротились, а жар от солнца уже вызывал дискомфорт. Мы прошли около пяти километров – возможно, пять с половиной. Сначала по пути на каменоломню на фоне желтеющего неба показались силуэты двух вышек. Потом колючая проволока, которой не было видно за пару километров, начала проявляться, а затем перед взором предстал забор, растянувшийся в обе стороны, конца которому не было видно. Когда мы подошли ближе, между двумя вышками обозначились ворота. Можно было разглядеть также и другие вышки вдоль забора, что вытянутой дугой уходил прочь от нас. Все еще не было заметно ни камней, ни инструментов, ни еще чего-то, что напоминало бы о каменоломне. Перед тем, как охрана открыла ворота, нас пересчитали в колонне по пять, а потом нам приказали лечь на землю – в это время охранники занимали свои посты на вышках. На это у них ушло около получаса. Многие вышки, как я понял, были расположены слишком далеко. Отдых был приятен. Марш меня очень утомил, и я не представлял себе, как смогу таскать камни. Потом ворота открыли и нас провели вовнутрь, снова пересчитали, и вот я оказался на краю самого громадного карьера из всех, виденных мною в жизни. Длина его составляла, по всей видимости, около двух километров в поперечнике – может, полтора – и около километра в ширину. Карьер имел овальную форму, и к его основанию вела спиралевидная дорога, по которой сновали грузовики. В глубину карьер уходил в землю на полкилометра. Мне выдали кувалду, которую я едва мог поднять, и долото, а потом повели к месту отбоя породы глубоко внизу. Здесь нам предстояло откалывать куски камня долотом и складывать их для погрузки в грузовики. Невероятная дневная норма составляла три кубических метра на человека. Сердце у меня опустилось. Я понимал, что мне сложно будет отколоть тридцать кубических сантиметров, не говоря про метры.
Я оглянулся. Вокруг меня люди тяжело подымали свои кувалды, бессильно ударяя по огромным камням. Работа эта напоминала подвиги Геркулеса. Каждый отколотый кусок камня удваивался в размерах в моем воображении. Я попробовал приподнять свой молот, но он потянул меня вбок и я упал вместе с ним. Пытаясь отдышаться, я лежал на земле. Помощник бригадира подошел и стал орать на меня, чтобы я подымался.
«Не уверен, что могу», - ответил я. На самом деле, я не был настолько слаб, но задание казалось невыполнимым, и мне требовалось некоторое время, чтобы придумать способ увильнуть от него. Помощник был вне себя от ярости. Он уже собирался пнуть меня по ребрам, как к нему подошел человек, взял за руку и прошептал ему что-то на ухо. Помощник пожал плечами и отошел, так и не выместив на мне свою злость. Этим подошедшим был Горелов, мой друг из «Черного стража» - каким-то образом ему удалось отослать подручного бригадира. Он подал мне руку и помог встать на ноги.
- Тебе лучше сегодня поработать со мной, - сказал он. – Любой, кто в твоем положении пытается поднять кувалду, либо сумасшедший, либо слишком зеленый, чтобы быть здесь самому по себе.
Мы оба рассмеялись.
- Согласен. Все, что ни скажешь, - ответил я Горелову.
Свободное копирование
