Американец в ГУЛАГе - 88

Когда снова наступила ночь, я начал свое самое длинное повествование. Оно растянулось на много ночей, а в дневное время, между большими порциями сна и еды, я рассказывал об американском преступном мире. Но ночи были отведены мной под настоящее искусство, и я решил посвятить их «Отверженным» Виктора Гюго. Сейчас я уже не помню, как долго занял у меня этот многосерийный пересказ. Несколько ночей. Помню, что я часто терял линию, и мне приходилось возвращаться назад, чтобы найти ту или иную зацепку. Но это воспринималось нормально. В особенности молодые заключенные, хотя, как мне кажется, и все остальные мужчины, привыкшие жить вне закона на протяжении всей своей жизни, были захвачены этой историей. Их тронула судьба Жана Вальжана и его беспощадного преследователя. Им было нетрудно представить в качестве каторжников на галерах себя. Эта история была для них близкой и настоящей. Думаю, каждый из них мог увидеть себя в образе преследуемого главного героя, заклейменного несправедливым обществом, которое не позволяло ему прожить свою жизнь так, как бы он этого хотел.

Моя диарея так и не прошла полностью, и после некоторого времени я стал волноваться по поводу того, что не смогу набраться сил в полной мере для побега с Сашкой и Валентином. Время от времени ко мне возвращалась небольшая горячка. Аппетит у меня оставался хорошим – ел я много, и набрал достаточно неплохой вес. У меня вновь появились силы для того, чтобы делать некоторые упражнения и ходить с легкостью. Мои мышцы набирали упругости и приходили в тонус. Но я все же не мог представить, что я смогу прыгнуть с шестом с крыши уборной, а потом бежать так быстро, как только возможно, в течение длительного времени – в том случае, если не сломаю ногу или если меня не ранят. В один из дней я сказал Валентину об этом. По его взгляду можно было понять, что он ужасно расстроен – судя по всему, он действительно с горечью воспринял мои слова. «Если я не смогу пойти, а ты будешь готов, я хочу, чтобы ты взял мою шляпу и галстук», - сказал я ему. Ранее я показывал Валентину свой галстук, который был на мне в день ареста – хотя он был смят в моем узле, но позже мы «погладили» его, положив под моим матрацем. Валентин надевал его время от времени вместо своего, гораздо более яркого. Он был польщен моим предложением. Валентин знал, что моя шляпа ему поможет, а галстук будет выглядеть более респектабельно, чем его, если он решит сойти за чиновника. Но после нашего разговора Валентин настоял на том, чтобы подождать еще какое-то время.

Это не помогло. Моя горячка стала навещать меня ежедневно, а от приступов диареи мой организм обезвоживался.

Ну а затем, в один из дней, утром, пришли новости, положившие конец всяким раздумьям. Нам предстояло продолжить путь по этапу в Джезказган. По этапу, само собой, должны были отправить меня, а также другого заключенного, урку, молодого парня по имени Вася.

«Я туда не поеду!» - заявил он, и затем приступил к странной процедуре. Сначала Вася достал у кого-то иголку и обрывок хорошей нитки. Потом он несколько раз процедил нитку сквозь свои грязные зубы – до тех пор, пока она хорошенько не покрылась зубным налетом. Затем он засучил штанину и просунул нитку с иголкой себе под кожу, в верхней части бедра, в жировую ткань, неглубоко – так, что показалась только капля крови, и вытащил нитку наружу. Я спросил Валентина, что это он делает.

- К вечеру увидишь, - ответил Валентин. – Он будет очень плох. И тебе бы тоже неплохо было бы стать  таким же, потому что для этапа ты не в форме.

- Мне не нужно претворяться, - ответил я. – Уверен, что горячка у меня достаточно сильная. Я не говорил тебе об этом -  потому что не хотел, чтобы ты волновался, да и потом я хотел пойти с тобой, ты же знаешь.

Валентин поднял на меня тяжелый взгляд.

- Это очень плохо, брат, - сказал он мне. – У нас бы с тобой могла быть хорошая жизнь.

Потом наступила пауза. Затем Валентин произнес:

- Тебе следовало бы начать представление. Этап начинается завтра.

Мы еще немного поговорили, и Валентин помог мне разработать сценарий моего шоу. Я передал ему свою любимую шляпу и галстук, и мы пожали друг другу руки. Потом я свернул свои пожитки, пошел и лег на мокрый пол рядом с бочкой и принялся стонать, держась за живот. Время от времени охранник заглядывал в окошко. Мы подождали, пока он несколько раз не увидит это представление. Затем Валентин постучал в дверь и сказал охраннику, чтобы тот вызвал врача, потому что в бараке находится больной человек. И он был прав. К этому времени я действительно чувствовал себя ужасно. Валентин предупредил меня, что дело это растянется на весь день, и к концу этого дня мне и правда не нужно уже было ничего изображать. Мой желудок сводили тяжелые судороги, а сам я лежал в холодном поту и дрожал.

Наступил вечер, но доктор так еще и не подошел, а я был хорош и по-настоящему болен. Время от времени Валентин подходил туда, откуда я мог его видеть, и ободряющее махал мне рукой. Когда подходило время ужина, Валентин привел с собой Васю и сделал знак, что он теперь будет со мной. Вася подошел и уселся за мной на корточках в неудобной позе. Лицо его пылало, а в глазах горел нездоровый огонь. Он задрал свою штанину. «Смотри», - только и сказал он мне. От увиденного меня чуть не вырвало. Его бедро настолько опухло, что вся кожа на нем натянулась. Она была ужасно обесцвечена. Инфекция свирепствовала, но не было абсолютно никакого следа от той ранки, что ее вызвала.  Вася взял мою руку и приложил ее к своему бедру. Оно было горячее, и он сам был в горячке. «Ты когда-нибудь видел такую мастырку?» - спросил он меня с гордостью.  Я вообще никогда раньше не видел ни одной мастырки, но я слышал жуткие рассказы о том, что делали с собой заключенные для того, чтобы избежать этапа, и поэтому догадался о значении этого слова. «Поздравляю», - слабо ответил я.

Пришел врач. У Васи к этому моменту температура была 41, и он находился в бреду. Меня уже дважды вырвало, а мой градусник показал 39. Прибыли носилки, и нас отнесли в другое здание, где располагался небольшой госпиталь. Сразу после наступления темноты, на второй день моего пребывания в больнице, я услышал ужасную канонаду выстрелов, эхо от которых гулко разносилось между зданиями тюрьмы. Позже, в ту же ночь, меня бережно разбудил один из санитаров-заключенных. «Проснись и выслушай то, что я должен тебе сказать, человек», - прошептал он. Я заставил себя проснуться.     

«Пахан, Сашка и другой, по кличке Тигр, сделали сегодня попытку. Ты, наверное, слышал кое-что?»

Я слабо кивнул, страшась новостей.

«Тигр мертв. Сашка получил пулю в ногу, но смог перебраться через стену. Пахан тоже смог. Доброй ночи, человек».   

Я уснул.