Американец в ГУЛАГе - 85

Когда в бараке разносили завтрак, Валентин отдал мою порцию черного хлеба своим шестеркам из шоблы-еблы, а мне дал взамен еще белого хлеба и жирного копченого мяса. В ту подкрашенную горячую воду, что нам разносили, он положил немного украденного чая, и все это вместе сошло за вполне приличный завтрак. После завтрака весь барак был выведен во двор на прогулку и в туалет. Четверо заключенных – политические, само собой – продели длинные жерди в уключины бочки для мочи и потащили ее на улицу, в горку, к зданию туалета. В самом туалете было шесть отверстий для того, чтобы справлять туда нужду, причем все потом выходило наружу и стекало в дыру в полу, расположенную в самом конце здания. Судя по всему, рядом шло строительство большего туалета – тут же валялись доски и длинные трубы, сложенные у стены этого низкого деревянного строения, расположенного неподалеку от внешней тюремной ограды. У самой тюремной стены находилась огневая зона, с мотками колючей проволоки, и Валентин Интеллигент объяснил мне, что если заключенный делал шаг в эту зону, охрана с вышек стреляла без предупреждения, и стреляла сразу на поражение.

Перед тем, как подошла наша очередь в туалет, а также и после его посещения, я шагал в паре с Валентином, придерживаясь рукой за его плечо для опоры. Мы ходили кругами по двору, делясь друг с другом рассказами из своей жизни. Как поведал мне Валентин, он был «медвежатником» - на воровском жаргоне это обозначает взломщика сейфов. Это ставило его на вершину класса профессионалов преступного мира. Ограбить кого-то, пусть даже и на большую сумму денег, было ниже его достоинства, по его словам, если только, конечно, грабеж не представлял из себя нечто выдающееся, вроде налета на военизированный эскорт, сопровождающий сейф с сотнями тысяч рублей. Время от времени Валентин пробовал, и успешно, захватывать целые вагоны с товарами, которые впоследствии распродавал на черном рынке. Но его настоящей страстью была элегантная работа по взламыванию «невскрываемых» сейфов, и, по его словам, он вскрыл множество таковых. Я ему верил. Валентин был одним из наиболее внимательных и быстрых на ум людей, которых я когда-либо встречал. У него была особенная способность знать, что вы собираетесь сказать, прежде чем вы закончите свою фразу, и он отвечал на вопрос прежде, чем вы его полностью зададите, потому что интуитивно угадывал, куда ведет ваш вопрос. Валентин обладал чрезвычайно острым слухом и цепким взглядом. В детстве, в возрасте восьми или десяти лет, он остался сиротой, и с тех пор был предоставлен самому себе. Однако он никогда не терял манер разговора, усвоенных еще в своем доме, так как его мать и отец были оба профессорами – вот откуда и пошла его кличка «Валентина Интеллигента».   

Я спросил его, кто такие суки  и честняги, и он рассмеялся. «Суки были созданы в МВД, - ответил он. – Эти гады не выносят, что люди сумели организоваться, и они годами пытаются разрушить эту нашу организованность».

Меня зацепило слово «люди», которое в русском языке является множественным числом от слова «человек», и может употребляться в значении «народ». По мере того, как Валентин продолжал рассказывать, я понял, что этим словом урки именовали себя. Поэтому, когда Валентин назвал меня «человеком», сказав остальным в бараке: «Человек спит», то, тем самым, он сделал меня почетным членом своего сообщества. Позже я узнал, что все урки, или преступники, обычно приберегали слова «человек» и «люди» для особо драматических случаев, когда полагалось немного превознести самих себя. В обычном разговоре Валентин использовал слово «урки», принадлежащее к чисто уголовному жаргону и не имеющее английского эквивалента.

- Понимаешь, - рассказывал он, - иногда в МВД нас считают врагами народа, как фашистов. Но мы – преданные советские люди. Мы не хотим разрушить систему, не дай бог. У нас просто иное поле деятельности: мы очень хорошо живем за счет этой системы. Мы не создаем проблем, как эти прочие ничтожные отбросы (Валентин махнул рукой в сторону группы политических, с любопытством наблюдающих за нашей парой, проходящей мимо). – Мы просто делаем то, что умеем, и держимся вместе, и если будет еще одна война, мы поможем всем, чем возможно, и так далее. Но урки организованы, а фашисты – нет. Ты это видишь. Мы договорились с охранниками и продаем через них вещи, которые получаем от новоприбывших, делимся с ними, и они покупают нам хорошую еду и табак в городе, и следят, чтобы у нас было все, что нам нужно. Командиры пытаются искоренить это, наказывая охранников, которых поймали на таком сотрудничестве, но это никогда не работало, и они знают, что и не сработает. Поэтому они изобрели другой план. Они пошли в лагеря и начали терроризировать наименее стойких урок побоями и угрозами, ты понимаешь, до тех пор, пока некоторых из этих бедолаг не запугали настолько, что они были согласны на все. А потом они сделали очень хитро, гады. Они заставили этих урок делать работу, которая полностью противоречила воровскому закону.

- Какую работу?

- Что угодно, для тюрьмы. По закону ты никогда не можешь помогать строить тюремную стену или размещать колючую проволоку. Уважающий себя урка никогда не будет этого делать, или остальные его изгонят. То есть они заставили их нарушить собственные неписанные законы, понимаешь? Заставили их возглавить работы, например. Абсолютное табу. Каждый человек это знает. Принять такую работу – это почти то же самое, что и совершить самоубийство. И поэтому их прозвали «суки». МВД нужно было отделить их от основной массы урок, или их бы быстро перебили. Суки – это те, кого перевербовали в МВД. «Честняги» – это те, кого не сумели перевербовать, и они ненавидят первых.

Поэтому МВД всегда разделяет эти две группы во время этапа. Они не хотят, чтобы их ценных перевербованных перерезали. Эта война продолжается и в лагерях. Каждый раз, когда обнаруживается сука, обычно он теряет голову.

- Буквально? Ему кто-то отрезает голову?

- Да. Или его могут удавить. Таков закон. Кстати, очень хорошая у тебя шляпа, - мимоходом заметил Валентин. – Американская?

Я рассказал ему историю своей шляпы, и то, как она спасла мне жизнь.

- Она очень хороша, - тепло продолжил он. – Давай-ка посмотрим, как она сидит на мне.

Он примерил ее. Она ему отлично подошла, и прекрасно смотрелась с его ярким костюмом.

- Мне определенно нравится эта шляпа, - повторил он.

Я был недостаточно сообразителен и пропустил намек, но он на время оставил эту тему, хотя и носил шляпу до конца нашей первой утренней прогулки.

Время от времени другие люди  подходили к Сашке Козырю, шедшему по двору впереди нас, но никогда не отдалявшемуся слишком далеко от своего шефа. Они вполголоса говорили ему что-то, и иногда он отрицательно качал головой, и тогда просители отходили; в другой раз он кивал, подходил к Валентину, тянул его за плечо и шептал ему что-то на ухо, а Валентин либо вдумчиво слушал, либо, выслушав, дважды крепко хлопал Сашку по спине, либо так же конфиденциально отвечал ему что-то в нескольких словах. Мне не удалось расслышать ни одной из этих бесед, но Валентин объяснил мне, что обычно в них шла речь о передвижениях людей или товаров, иногда ему сообщали о делах в лагере, иногда говорилось о разбирательствах, в которых он, как пахан, призван был быть судьей. По его словам, обычно они решали все эти вопросы тихо, если только не требовалось более широкого обсуждения, да и просто существовала традиция уважения к мнению пахана, которую никто не нарушал.

Прогулка меня сильно утомила, и по возвращении я немного вздремнул.