Американец в ГУЛАГе - 80

Куйбышев находится на расстоянии примерно тысячи двухсот километров к востоку от Москвы, почти на подступах к Уральским горам. Он построен на берегах Волги в ее среднем течении, недалеко от того места, где в нее вливаются воды Камы, и она начинает свой тысячекилометровый путь на юг к Астрахани, где мелководная, состоящая из многих рукавов дельта протянулась почти на пятьдесят километров к Каспийскому морю. В Куйбышев сбежало советское правительство во время войны, когда немцы вплотную подступили к Москве. Сталин уехал туда в секрете, хотя пропаганда и уверяла, будто он мужественно остается в столице. Посольство США также переехало тогда в Куйбышев на время. Мне рассказывали, что это отличный город, но я увидел только мощеные улицы и бедные, облезшие дома с облупленной штукатуркой, а также покошенные некрашеные заборы. Вдалеке виднелись более высокие здания – чувствовалось, что это был большой город.

Охранники не предпринимали никаких мер, чтобы скрыть наше присутствие от местного населения. Нас просто протащили по городу между двух рядов вооруженных солдат с большими немецкими овчарками, которые рычали и рвались на своих цепях. Мы маршировали через город, в то время как люди смотрели на нас, или часто просто безразлично шли по своим делам. Чтобы держаться на ногах мне требовалась помощь других заключенных, и когда я падал, а случалось это довольно часто, охранники орали на меня и моих бедных товарищей, которые помогали мне подняться и идти дальше. Шли мы порядка двух километров, и под конец меня уже волокли, так как идти сам я уже не мог.

Когда мы подошли к желтой каменной стене тюрьмы с натянутой поверх нее колючей проволокой и вышками с пулеметами по сторонам, охрана открыла большие ворота, и нас повели вовнутрь. В этот момент я смог обернуться и увидел, насколько огромной была  наша шеренга. В ней были как мужчины, так и женщины. Некоторые женщины несли с собой младенцев, в возрасте от нескольких дней от роду до нескольких месяцев.  Это была невероятная картина – несколько сотен мужчин и женщин, от подростков до седоволосых стариков, некоторые из которых были близки к смерти. Другие выглядели энергичными и холеными, хотя большинство были бледные, худые и слабые, наподобие меня. Некоторые были, очевидно, новичками, «с воли» - одетыми в хорошую одежду, все пуговицы на которой были целы, чистую, без прорех и заплаток. Другие были одеты в ужасные лохмотья. Тяжелый запах от грязных тел ощущался даже на открытом воздухе. Мы все сели или легли на землю, ожидая следующую команду. Некоторые из заключенных, в особенности женщины, принялись бродить вокруг, чтобы разузнать новости о своих родных. «Откуда ты, брат? Потьма? Не видел моего мужа? Василий Григорьевич Кравчук? Нет? А ты, брат, откуда ты приехал? Из Москвы? Лубянка? Слышал что-нибудь о моем муже? Василий Кравчук? Нет? А ты, брат?» - жалостливо вопрошала женщина, переходя от одного к другому. Иногда раздавался гул голосов, головы склонялись вместе, и грязные безнадежные лица немного светлели – было понятно, что контакт установлен.

Я наблюдал все это, лежа на земле.

Прошел час или более, и к нам вышел майор МВД. Именно МВД, министерство внутренних дел,  было ответственным за безопасность лагерей и тюрем. Они охранялись отдельной армией, входившей в состав советских вооруженных сил. Она являлась отдельным от МГБ, министерства государственной безопасности, формированием. Майор приказал всем встать и построиться в ряды. Мне помогли подняться. Потом он призвал тишину. Когда все голоса смолкли, майор крикнул зычным голосом: «Все честняги, выйти из строя!» Из двухсот или трехсот человек, собранных в этом грязном дворе, около тридцати или сорока шагнули вперед. По-моему, женщин среди них не было, но я не уверен в этом. Я пытался разгадать, что означает это слово – «честняги».
Один из них был в моей камере, и я заключил по его манерам и татуировкам на спине и руках, что он, должно быть, принадлежал к преступному миру и не являлся «фашистом», или политическим заключенным. Большинство из идентифицировавших себя в качестве «честняг» выглядели достаточно здоровыми, а их одежда была в хорошем состоянии. Майор кивнул группе охранников, и честняги были уведены. Так, подумал я – это профессиональные уголовники.

Потом майор закричал вновь: «Все суки. Выйти вперед!» И опять я не понял значения этого слова. Снова двенадцать или пятнадцать человек, выступивших вперед, были намного лучше одеты, чем большинство из нас. Среди них точно не было никого в лохмотьях. Средний возраст в этих двух группах также был меньше общего среднего. Я спросил старика-инвалида, знает ли он, что значат эти слова, но он не знал – как и никто рядом со мной.

Когда суки и честняги ушли, внутрь повели нас. Мне кажется, что женщин с детьми отделили от общей группы, но более чем две сотни мужчин и женщин построили в ряд вместе друг с другом в большом помещении барачного типа, с одной стороны которого была устроена душевая, и нам было приказано раздеться, положив свои вещи на пол перед собой. Женщины кричали и отказывались, но охранники вышли вперед и били их по лицам, если они медлили. Вскоре мы все были раздеты – две сотни потных, грязных, запаршивевших, бледных, истощенных, беззащитных человеческих тел. Отряд из пятнадцати или двадцати невооруженных охранников промаршировал в помещение и встал в линию, лицом к нескольким шеренгам обнаженных заключенных. Охранники смеялись и шутили по поводу физических характеристик голых тел, стоявших перед ними. «Эй, взгляни на сиськи вон той, она, должно быть, новенькая». «Ну, там не так уж много для тебя, Борис». «А вон у того – такой длинный, можно на нем узел завязать. Напоминает твой, Саня», - и еще много просто ругательств и грязных оскорблений, в основном адресованных женщинам. Женщины хныкали и пытались прикрыться. Когда охранники построились, а все наши пожитки были сложены перед нами в маленькие кучки, нам приказали отступить на шаг назад, и линия охраны выдвинулась вперед, чтобы обыскать наши вещи.

Старый священник стоял рядом со мной, а его войлочные сапоги стояли напротив, на полу. Они не выдавали запахом своего содержимого, потому как вонь в помещении итак стояла страшная. Охранник засунул свою руку в один из них, ища запрещенные вещи, но тут же с криком выдернул ее обратно. Рука его была почти до локтя измазана в коричневой массе. «Ты, скотина!» - заорал он на священника, который был изумлен ничуть не меньше и даже перестал молиться. Охранник подошел к нему, обтер руку обо все его лицо и бороду, а потом сшиб с ног и тяжело пнул по ребрам. Несчастный старик скрючился от боли. Он лежал на полу и стонал, содрогаясь своим бледным, морщинистым животом.