Американец в ГУЛАГе - 78

Но вот настал и мой черед – мне предстоял этап. Было решено, что я подхожу для транспортировки. (Кем? Кто был этот всезнающий, сумевший предсказать мое выживание на этапе, столь подкованный в медицине провидец? Насколько я помню, никто меня ни разу не осматривал). Меня запихнули в «Черную Марию»[1] и отвезли на станцию с десятком других людей – возрастом от семнадцати до пятидесяти лет, чье физическое состояние варьировалось от доходяг, вроде меня, до парней, выглядевших сильными и здоровыми – хорошими кандидатами на выживание, не то, что я. Но позже я понял, что внешность здесь обманчива.

Столыпинские вагоны – это еще одно произведение искусства лжи секретных служб Советского Союза. Снаружи они были покрашены так, чтобы выглядеть как почтовые вагоны. Но так как в обычном составе подчас бывает до четырех, пяти, а то и больше таких вагонов, никого все равно не удается обмануть, заставив думать, что советских граждан внезапно обуяла невероятная страсть к написанию писем. Однако при этом никто официально не признает существования такой вещи, как «столыпинский вагон».  Эти вагоны были в свое время сконструированы по приказу царского министра, и потому носят его имя. Их переделали, и из пассажирских вагонов с четырьмя койками в одном купе, выходящим в коридор, сделали вагоны с камерами, где было четыре доски, якобы рассчитанные на шестнадцать заключенных максимум, но в них редко когда помещали меньше двадцати человек, по моему опыту. С каждой стороны коридора находился туалет. Охранники ходили по коридору. Вам не позволяли разговаривать с теми, кто находился в соседней камере, но со своими соседями, к моей радости, говорить было можно. Мне повезло, я был одним из первых, кого грузили в вагон, и я занял доску, перекинутую между двумя верхними полками – до того, как камера заполнилась. «Заполнилась» – правильное слово. Охранники поезда с помощью ботинок и прикладов засунули невероятное количество – двадцать девять человек – в наше четырехместное отделение. Люди лежали в узком пространстве под нижними полками. Люди лежали друг на друге в середине и на верхних полках. Некоторые стояли, упакованные в пространство между другими, с головами, склоненными в неудобной позе под досками, на одной из которых лежал я. Руки, ноги и тела были перемешаны между собой.

Запах снаружи был ужасен, как и смятенные чувства внутри меня. Этот первый переезд, как мне кажется, занял два или три дня. Запах мочи был самым сильным из всех, и пол камеры все время был мокрым. На момент отправки мой организм был обезвожен по причине внезапного приступа диареи еще в Бутырке, и когда мой кишечник начал переходить снова под мой контроль, у меня вновь началась горячка – почти сразу же после нашей погрузки в вагоны.

Обезвоживание преследовало меня всю дорогу до Куйбышева. Спать получалось урывками, но, по крайней мере, если удавалось как-то успокоиться и отключиться на некоторое время, охранники нас не беспокоили. Погода стояла теплая, и по мере того, как мы продвигались все дальше на восток и затем на юг, становилось все теплее. Замерзшее окно в камере было заколочено, но вместо двери были только прутья решетки. Когда мы выехали загород, где любопытные гражданские не могли более поинтересоваться, что это за почта отправляется в таком количестве в восточную Россию, охранники под свою ответственность открыли шторы на окнах в коридоре, и мы могли видеть проплывающие мимо сельские пейзажи.

Перед отправлением, после того, как нас запаковали в камеру, к двери подошел охранник и стал выкрикивать наши имена. Когда мы прочли наши молитвы, он сверился со списком, содержавшим фотографию заключенного и детали пересылки, включая место назначения. Я лежал на верхней полке у самой решетки, и смог взглянуть вниз на эти бумаги. Я увидел свой лист, когда он появился. Место назначения было отмечено как степлаг (степной лагерь) в Казахстане, в Джезказгане, но для меня в то время это ни о чем не говорило. Я также заметил, как красным карандашом в углу на моем листке большими буквами было написано: «склонен к побегу». Учитывая мое физическое состояние, это было довольно забавно, и в то же время я был горд тем, что заработал такую репутацию.