Где-то на третьей неделе моего пребывания в Лефортово к холоду, черноте и одиночеству моей камеры номер 111 добавилась новая пытка. Однажды рано утром где-то за моим окном начался странный низкий гул, вскоре он вырос на порядок и превратился в оглушительный рев. Когда я взглянул на свою тарелку и ложку, лежащие на шатком маленьком столике, я увидел, что они дрожат. Их края казались расплывчатыми! Я был в ярости. Я решил, что этот звук был изобретен специалистом по пыткам – дьявольским специалистом, желающим разрушить человеческую волю. Я был восхищен гением человека, придумавшего эту пытку. Даже если я закрывал уши, рев проникал внутрь моего черепа. От него невозможно было спастись. Когда меня повели к Сидорову, я испытал облегчение. С кривой усмешкой я похвалил его за это нечеловечески гениальное изобретение в виде ужасного шума. Сидоров плохо воспринимал иронию, и он меня не понял. Он произнес: «Я знаю. Это ужасно. Тут по соседству есть авиационный исследовательский институт[1]. Это их аэродинамическая труба. Хорошо, что мой кабинет с другой стороны, иначе я бы никогда не смог дописать своих рапортов».

Бедный Сидоров.

Итак, это была аэродинамическая труба, а не приспособление для пыток. Тем не менее, это работало на то, чтобы меня сломить. Я это понимал. И я решил, что буду сражаться с этим шумом – также как я сражался со всем, что они использовали против меня. Я решил, что буду учиться становиться глухим.

Я читал когда-то, что некоторые люди становились глухими после большого эмоционального потрясения. Я решил, что буду тренировать себя становиться глухим на время – как я натренировал себя улыбаться Сидорову на каждом ночном допросе вместо того, чтобы показывать ему, насколько я был зол и испуган. Однако мне так и не пришлось проделать с собой этого, потому что как только я об этом подумал, то тут же понял, что вой аэродинамической трубы может стать тем, что поможет мне выжить. Вместо того чтобы с ним бороться, я могу его использовать в качестве своего союзника.