Американец в ГУЛАГе - 28

На следующий день охранник привел меня обратно в камеру в четверть шестого утра. Я знал, что время было более ранним, чем обычно, потому что в течение последних часов допроса Сидоров все время зевал, и когда он, наконец, сказал, что на сегодня достаточно и нажал на кнопку вызова охраны, двери в других комнатах для допросов были все еще закрыты, и в коридорах стояла тишина. Обычно какие-то двери уже были открыты, и можно было услышать бряцанье связок ключей на поясах у охранников, разводящих заключенных по камерам. Этот звук охранники использовали для того, чтобы знать, что ведут другого заключенного, и не дать заключенным возможности увидеть друг друга. Обычно охранник удерживал меня в комнате, прежде чем вывести, чтобы оглядеть коридор в обе стороны. Но этим утром он просто сделал знак рукой, чтобы я выходил. Когда я добрался до камеры, то был уверен, что до шести часов остается еще довольно много времени. Я лег на койку, меня никто не беспокоил. Как мне кажется, я проспал, по крайней мере, полчаса. Может, минут сорок пять.

Мне всегда казалось, что нет ничего хуже, чем проснуться после сна, который был слишком коротким. Но сейчас я складывал в копилку каждую минуту своего сна, понимая, что это спасет меня от сумасшествия и мой разум – от помрачения, и, тем самым, поможет мне остаться в живых. Глаза мои слезились, и я испытывал настоящую ненависть к охраннику, барабанящему в дверь: «Подъем!» в шесть часов утра. Не раздражение, а именно настоящую ненависть. И, в то же самое время, я знал, что смог немного поспать, и мысленно я положил это в свою копилку в качестве некого преимущества над Сидоровым. Сидоров рассчитывал на то, что сможет меня сломать. На тот момент я считал, что смогу сломать его.

Человек состоит из своих воспоминаний, и если вы их утрачиваете, вы перестаете быть человеком. Даже если тело продолжает жить, человек умирает. Но это не совсем то, что я имею в виду. Я говорю о том, как память помогает простому физическому выживанию.

Я встал, когда начали барабанить в дверь, крича «Подъем!». За маленьким окошком, находящимся под козырьком, все еще не было видно света. Там, за окном, был московский январь. Я тщательно вымыл лицо под холодной водой, затем присел на унитаз, закрыв глаза на пятьдесят безопасных секунд, на которые я мог полагаться – перед тем, как глазок снова откроется. Таким образом, сидя в позе орла на этом железном круге, я мог ухватить еще минуту-другую сна.

Затем я поднялся и принялся ходить взад-вперед по камере – потому что пока вы в движении, они оставляют вас в покое, если только вы не делаете чего-то подозрительного. И затем я принялся отсчитывать минуты до того момента, когда аэродинамическая труба снова заработает – ведь теперь у меня был план, как использовать это.

Говорить или производить какой-либо шум в камере запрещалось. Если вы разговариваете сами с собой, охранник откидывает задвижку и шипит на вас: «Заткнись, ты! Не разговаривать! В карцер, если еще раз это сделаешь!». Всего лишь за разговор с самим собой! Если на вахте «хороший» охранник, и он застает вас бормочущим что-то в полузабытьи – потому что вы постоянно находитесь наполовину в спящем состоянии – он может просто постучать в глазок и погрозить пальцем, или покачать головой, когда вы поднимите на него глаза. Но большинство охранников, судя по всему, использовали возможность как-то разнообразить рутину своей службы и отшвыривали заслонку, угрожая мне карцером.

Так или иначе, они действительно верили, что я был врагом народа. Я обнаружил это позднее.