В среду 28 мая /10 июня, в семь часов вечера, приехал я в Вену. Ее не узнаешь. Хороший парк, вал срыт, чисто, людно; но тем не менее я не знаю и не видал городов хуже и отвратительнее Вены и Петербурга. Щеголеватое нахальство и наглый расфранченный разврат неприятно действуют на меня.
В Вене я прочел брошюру "О сельском Духовенстве" (Лейпциг, 1858) и понял, почему наше духовенство в таком упадке. Брошюра эта доставила мне большое удовольствие своей правдой и теплотой сердечной, но удовольствие грустное. Желательно, чтобы брошюра эта проникла в Россию и чтобы там прочли ее с пользой.
...Судьба моя и Ольги -- как каждого из нас -- сложилась под влиянием прежнего воспитания и прежней жизни. Что сделало воспитание из меня? Жизнь в корпусах развила грубость, жестокость и разврат; отсутствие горячего участия в моем воспитании родных родила холодность к ним и безутешное горе о потери матери. Сердце мое разрывалось и болезненно билось, не зная ласки. Мысли и чувства мои не вызывали участия отца и братьев; и поэтому между нами была только родственная связь, но не горячая и сердечная, какой жаждала душа моя... Все устроилось так, чтобы охладить семейную жизнь, получить омерзение к службе, развить эгоизм. Остался слабый отголосок детской веры, чтобы молиться и думать о душе своей. Холодность, эгоизм, лень от бестолкового учения, распущенность овладели мной, и я вышел на борьбу с жизнью невооруженный...
Что могу я сказать об Ольге, матери и воспитательнице детей моих? Что она могла получить от отца и семьи? Лишившись ребенком матери, насмотрелась она с раннего детства на пьяную мачеху, на раздоры в семье, на пьяного брата, развратное панство. Неученая, без всякого умственного развития, умея только вышивать узоры, она попала ко мне в неопытные руки, которые из нее не могут вылепить ничего хорошего.
И вот два получеловека соединились, живут в разврате и родили сына. Несчастное дитя, что тебя ожидает? При всем желании сделать из тебя все хорошее способны ли мы на это? Все зависит от нашего собственного перевоспитания; мы тогда только хорошо воспитаем детей, когда сами с Божьей помощью себя изменим, когда в состоянии будем переродиться; это не легко, а без этого мы не сделаем ничего...
Время от времени мы падаем нравственно, встаем, плачем и глубоко скорбим и задумываемся. Среди моря окружающего нас разврата мы захлебываемся в нем; и должны благодарить Господа, если он вразумит нас, даст силы одуматься, но скоро мы падем опять... и что тогда ожидает нас?
Ни я, ни Ольга не знаем будущности и не в состоянии сказать себе ничего положительного; мы стоим на краю пропасти с ребенком на руках, и судьба его зависит от нас...
Зародился он под деревьями, под звездами, в порывах страсти, в огне мечтаний и любви, в песнях и грусти, на радость и горе.
Кормился он в разврате, сосал молоко развращенное. Зараженный воздух, атмосфера громадного города на него веяла, он ею дышал; в ней вырастал; если что его спасет в жизни -- то только горячая молитва матери и отца при его первом крике.
Так складывается наша жизнь, зависит от каждого нашего шага, от каждой мысли; и мы, беззаботные, падшие, развращенные всеми мерзостями мира, заражаем детей наших. И они растут, не имея подобия Божия, растут, в свою очередь развращают мир и ведут борьбу против Христа и его учения.
В Вене я пробыл короткое время, так как торопился к Ольге и ребенку. Меня вытребовали во французское посольство, где вымерили мой рост и записали приметы, конечно, из боязни нового покушения на французского императора. Я простился со своим старым знакомым, священником нашего посольства в Вене Раевским, и выехал в Париж.
Свободное копирование
