За границей - 55

8-го мая.

 Мы сегодня продолжали осматривать городские дома. Вечером были у Сераскира {Турецкий сановник, командующий войсками. Нас было трое: я, брат и присоединившийся к нам при выезде из Иерусалима англичанин. За каждым из нас стояло четыре слуги.}. Это человек, получивший образование в Вене, живший в Европе, следовательно, не дикий турок, а турок до известной степени цивилизованный. Адъютант его, англичанин, вероятно, служит у него из денежного или политического интереса.

 Под окнами этого европейца-турка жгут ночью ароматы, освещая вход; играет военная музыка. Бесчисленная прислуга подавала нам трубки, чубуки которых были украшены бриллиантами, конфекты, варенье, кофе, шербеты; несчастные рабы глядели в глаза повелителя и в наши карманы, ожидая подачки. Адъютант Сераскира англичанин-мусульманин не выразил ни удивления, ни удовольствия, увидя земляка {Нашего спутника.}, и встреча их была ни горяча, ни холодна.

 Несмотря на парадную обстановку, окружавшую Сераскира, могущество его было весьма сомнительно в стране. Когда мы рассказали ему, что по всему нашему пути, в каждой деревне, через которые мы проезжали, в нас бросали каменьями, плевали и ругали; что даже в Дамаске мы были встречены каменьями, то Сераскир наивно сознался, что он бессилен сделать что-либо. При этом он добавил, что когда ему приходится совершать поездки в глубь страны, то жители на него нападают; и он иначе не ездит, как со значительным войском и двумя пушками, так как жители внутри страны не признают над собою владычества турок.

 Затем я с братом и англичанином были у паши, перед которым секретарь его работал, стоя на коленях, а сам паша сидел на диване поджав ноги. Мы узнали после, что паша этот враг христиан.

 Вечером мы навестили Абе-дель-Кадера. Помещение его было очень просто. Встретил нас высокий, стройный, сильно сложенный и вежливый негр. Комната, куда мы вошли, была просторная. На диван сидел по восточному Абе-дель-Кадер и курил кальян; в огромном камине был разведен огонь и варился кофе, тут же горел факел и сальная свеча; около камина стояли две мощные фигуры арабов. Абе-дель-Кадер был в алжирском плаще; его фигура и его голова были типичны; выражение лица умное и энергичное. Поселившись в Дамаске, он получает восемьдесят или сто тысяч франков ежегодно от Франции, следит за всем, интересуется всем. Алжирцы имеют с ним постоянное сообщение, собираются в его доме и заискивают в нем. Он спрашивал о Шамиле и очень интересуется его положением. Между ними постоянные сношения...

 Мы были также на празднике перед свадьбой у православных арабов. Какая тут чепуха и путаница. Христианство сливается с магометанством, песни поют и магометане и христиане, и все воспевают страсть и любовь.

 "Ночь, ночь, ночь, моя ночь, моя ночь.

 Как приятно быть с милой"...

 Одна за другой поют песни о любви и страсти; и также, как у нас в Малороссии во время свадьбы, так и тут поются песни грубо-циничные. Молодой в этой песне сначала восхищается красотой женщины, потом просит ее лечь с ним...

 Идет ли это к такому серьезному событию в семействе? Такое ли должно быть христианское приготовление к свадьбе и таинству церковному?

 ...Любовь везде одна, и тут, как у всех народов, говорится о страдании в песне, и такая песня по своей задушевности подходит к такому важному событию в жизни, как свадьба:

 Тот не жил, кто не любил,

 Кто не любил, тот как дерево,

 Не знает жизни...

 Я жил, я любил и страдал...

 Я полюбил и должен был

 Покинуть милую.

 Три года я скитался...

 Но всюду она была со мною.

 Ночью, когда я измученный засыпал,

 Она была передо мною...

 Я морил себя трудом, ничто не помогало;

 Я не спал ночей, и лишь только задремлю -- вижу ее,

 Мне нет от нее покоя.

 . . . . . . . . . . . . .

 Пусть этот месяц, проходя над землею...

 Принесет мне весть о милой,

 Пусть поведает ей мое горе,

 Пусть расскажет, как растерзана душа моя.

 . . . . . . . . . . . . .

 Да, я жил... потому что любил... *

 * Точки означают остановки певца, а целая строчка точек -- длинные паузы во время пения.

 Я вполне доволен нашим помещением в Дамаске. Прохладно, удобно и красиво. Говорят, что здесь когда-то жил знаменитый Магомед-Али.

 ...Магометанин напоминает юношу в Евангелии, который не может расстаться с богатством, чтобы идти за Христом. Те из них, которые получили европейское образование и остались верными мусульманами, не дошли до высших понятий, разнеженные и соблазненные плотскою жизнью. Легко ли отказаться от роскоши, удобства и прихотей; от гарема в семьдесят жен и жизни с ними, исполненной наслаждений! {Мы видели прогуливающихся женщин гарема, сопровождаемых вооруженными евнухами, и которые пожирали мужчин глазами. Владелец гарема богат, и потому едва ли не считается святым, так как бог облагодетельствовал его и наделил всем. Мы осматривали гарем владельца; он старик лет семидесяти; жены его были спрятаны в это время.}

 Голос совести хотя и говорит против всего этого -- но слабо; воспоминание и чувства плотские увлекают сильнее этого едва внятного лепета. Но христианину, который достиг до высокого сознания своих обязанностей, трудно отбросить их и упасть до жизни магометанина... Жалки люди, дошедшие до такого нравственного падения; большей частью это жертвы неверия, равнодушия и небрежного воспитания. Жалкие, несчастные жертвы.

 ...Мы сами, которые чувствуем это, и я, который пишет эти строки, на краю, быть может, того же нравственного упадка. Я понимаю это, грушу об этом и, однако... могу ли вполне ручаться за себя?

 В Париже все настраивает на жизнь легкую, фразистую, вежливую, словом, пустую, приятную жизнь гостиных, научает умению занять собеседника вздором и перебрасываться фразами. Лондон научает жизни практической, жизни для прибыли и наживы. Италия -- мир искусств -- переносит вас в идеальный мир красоты линий и форм; своеобразная жизнь востока также наложила на все свою печать.

 Воздух, наполненный ароматами, прохлада, покой на роскошном диване располагает к лени; струи бьющего фонтана и плеск воды, стекающей в его бассейн, нежат слух; взгляд, блуждая, видит только роскошные узоры и ничего духовного; запах померанцев и роз раздражает, и в воображении, в струях одуряющего кальяна, проносятся картины гаремной жизни. Женщины, покрытые с головы до ног, как запрещенный плод, подстрекают любопытство; перед вами полунагие танцовщицы, которые манят вас, соблазнительно изгибаясь и дрожа в порыве сладострастия... сердце бьется, и вы неудержимо стремитесь в объятия видения... Вы мысленно наслаждаетесь, вы магометанин в раю, в седьмом небе, в упоении... {Вот несколько мест, взятых мною из Корана:

 XXXV -- 3. Добродетельным сады Эдема. Они войдут туда и украсятся золотыми браслетами и жемчужинами; их одежды там будут шелковые.

 XXXVI -- 55, 56, 57. Обитатели рая предадутся восторгам радости. В беседе своих жен они отдохнут в тени, удобно сидя на креслах. У них будут плоды, у них будет все, чего они спросят.

 XXXVII -- 47. У них будут девы с скромным взглядом, с большими черными глазами и цветом, подобным тщательно сбереженным яйцам страуса (т.е. самый нежный телесный цвет).

 XVII -- 16, 17. Источники, вода которых никогда не испортится, источники молока, вкус которых никогда не изменится, источники вина, утешение для тех которые напьются. Источники чистого меда, разного рода плоды и т.д.

 V -- 56, 70, 72. Там будут молодые девы со скромными взглядами, которых никогда не касался человек. Там будут добрые красивые женщины, девушки с большими черными глазами.}

 Легко ли здесь обречь себя на добровольное лишение, на нищету, на борьбу со страстями, на умерщвление плоти? Сколько надо для этого чистоты, твердости и духовности. Магометане -- это эпикурейцы, и с ненавистью к другим. Истинные христиане стойки, но с любовью к брату, терпимостью и смирением; облагороженные и очищенные.

 Кто не силен в Боге, не провел жизнь в борьбе со страстями, не закалил себя... тот стоит здесь на опасной ступени. Восточное отношение к пороку, всеобщее влечение к сластолюбию, легко могут оттолкнуть его от строгости христианского учения, увлечь как поток, и утопить в пучине неги и праздности. Не вернется он к христианству, не объявит он войны своим страстям -- обессиленный, он не выдержит напора растлевающего соблазна.

 Но истинному верующему христианину полезно пожить на востоке.

 Здесь он почувствует всю пагубу порока, окрепнет душою, достигнет нравственной чистоты и святости, пронесется метеором во мраке, озарит светом тьму; и встанет он смело против врагов, и будет защищать слабейших от нечистых помыслов, от презренной жизни.

 Обряд имеет большое значение для исполняющего его с верой, возвышает и укрепляет его и неотразимо действует на толпу. Пусть этот англичанин, адъютант Сераскира, не верит в Магомета, но, поставленный на видное место, он не спит ночей во время Рамазана, снимает туфли, вступая в мечеть, молится для обряда, потому что должен покориться обычаю... Но какая жалкая роль... Может ли быть что-либо высокое и чистое в его душе?.

 Эти мысли еще более утверждают меня в исполнении обряда женитьбы, и молю Бога, чтобы он дал мне силы жить по словам Его.

 На востоке вся жизнь, все помышления и прежде всего больное, праздное, пустое и разнеженное воображение направлены на утоление плоти. Ту женщину считают счастливою, которую купит богатый; богатство составляется, чтобы содержать гарем и увеличить число жен до сотни и более. Женщины живут взаперти, ссорятся между собой и думают только о любви; дети у них на втором плане, а для отцов они не имеют никакого значения... Это ли семейная жизнь?

 ...Чувствую свое нравственное падение среди такой жизни, всю слабость, и готов кинуться в поток, который меня увлекает. Говорю, думаю о том, чтоб утвердить себя в правилах истинной веры, но тут же готов заключить в свои объятия шестнадцатилетнюю девушку, засмотреться на эту, вырвавшуюся для наслаждений, полунагую танцовщицу. Кровь приливает к голове, пробегает дрожь, не знаю, что делать с собою... не в силах устоять и выдержать борьбу...

 ...А ночь востока? Темное, теплое небо, усеянное миллиардами звезд разных величин и разнообразного блеска, раскинулось над утопающим в садах городом. Минарет светится висящими в воздухе огнями, муэдзин звонко, мягко и печально поет, и голос его несется далеко в ночной упоительной тишине; несется в решетчатые окна гаремов, в сады, где свист соловьев {В Дамаске, как и в других восточных городах, нет экипажей, и потому в ночной тишине можно вполне наслаждаться и голосом муэдзина и соловьями. Там нет отвратительного дребезжанья развинченных дрожек и стука несущихся по мостовой экипажей.} сливается с опьяняющими ароматами. Все взывает к богу наслаждений и его пророку Магомету, все молят о земном блаженстве...

 ... Во дворе тишина. Мозаика волшебно играет при свете фонаря, легкий ветерок, насыщенный запахом цветов, проносится в ночном воздухе, кое-где в решетчатых окнах огоньки; по двору шаркнули туфли; фонтан льется, золотые рыбки спят... Пальма роскошно опустила свои листья, кипарис не дрогнет, мрачно и таинственно стоит он, густой и темный, поднимая свои ветви к небу...

 "Ночь, моя ночь, моя ночь, моя ночь... как хорошо с милой"...

 Тени падают по мраморному мозаичному полу двора; свет, теплый и таинственный, кое-где играет в деревьях, переливаясь и исчезая.

 Дом мусульманина и монастырь Св. Саввы рельефно рисуют дух и цели двух религий. Там, в дикой, неприступной каменной пустыне, человек убил в душе все плотское, обратил ее в песнопение, в славословие Господа, в молитву денную и ночную, предал забвению все удовольствия мира; здесь, в доме мусульманина, вся его обстановка, все помышления обратились и сосредоточились на том, чтобы уподобить свою жизнь раю, устроить рай в доме своем...

 ...Звезды мерцают в небе. Тихо и однообразно журчат струи фонтанов; выступы и колонны осветились полусветом фонаря. Вьющиеся цветы и виноград унеслись к небу и пропали в полной темноте легко и грациозно.

 К утру наступила прохлада, но поднялось солнце, и стало жарко, как у нас в зной, в июле, в полдень. Дамаск с минаретами широко раскинулся и потонул в садах. Зной палит, туман смешался с зноем и стоял на горизонте, застилая горы, которых почти теперь не видно...

 Проснулся дом, загорелось солнцем здание, ярко блестели мраморы на полу и мозаиках; золотом залиты огромные лимонные и апельсинные деревья, грациозно висят грозди винограда, переплетаясь с сука на сук, с колонны на колонну; золотые рыбки всплывали на поверхность бассейнов; ровно и тихо журчат струйки фонтанов, прохлаждая жар юга.

 Скоро все залилось солнцем, тени короткие, почти отвесные, видны только внизу; еще сильнее палит зной, птички прилетают одна за другой к фонтану, петух пропел полдень.

 Редко, очень редко... возношусь я своей порочной молитвой к небу. Его величие, его темное звездное пространство, невольно заставляет обратиться к нему; за звездами уносится мысль далее и далее...

 Но как редко порочная душа способна чувствовать отраду и прелесть молитвы! Земля, плоть, тянут вниз, приковывают к пороку, мысли черные, думы прикованы к земле, не уносятся чистой песнью к Господу... плоть одолевает голову и сердце.

 Таково наше ничтожество. От сознания до дела далеко. Сознаю многое и не делаю ничего. Во мраке блуждает душа, к шороху прислушивается ухо, и вечно чудятся нежные свиданья, вечно бьется сердце и в раздражении плоть.

 Мгновенно настроенный остановишься, прочтешь молитву... и каждое слово уносит от жизни; говорят уста, мыслят с ними ум и сердце, чувствует прелесть слов, всю простоту, чистоту и глубину их. Но далеко дела от молитвы... о чем сегодня прошу, то завтра забуду, и с каждым днем нарушаю заповедь Господа.