14/2 апреля.
В изображении Духа должна исчезать форма. Неприятно видеть изображение святого, у которого до обмана глаза передано платье, тело, кости, четки и т.д. Это все мелочи, плоть, и, глядя на это, только приковываются глаза к материальному.
Как мудры притчи, проповеди и послания -- оставляют ли они по себе воспоминание об их форме? Так и в живописи, дух должен господствовать над формой.
Отделка рисунка, красота линий -- это купание в изяществе, самонаслаждение. Эта любовь к форме -- проявление не христианское; и этим путем духовное не передается. Аккорды и музыкальные переливы в духовном пении, услаждающие ухо,-- материальны и неприличны в святой обители. Все это не свойственно ее духу, не проникает в души пустынников и истинных христиан. Пение мирное и разноголосое, настроенное общим христианским вдохновением было во сто крат лучше и духовнее сочинений знатоков музыки.
То же в живописи и в слове. Искусство в религии должно выражать дух, не оставляя плотского впечатления. Живопись не должна оставлять по себе никакого воспоминания о технике -- ни дурного, ни хорошего, так и церковное пение должно действовать своею святостью и благоговением, восхищать и возносить в небо, к молитве, а не оставлять по себе впечатлений каких-то концертов, соло и аккордов.
15/3 апреля.
...Росли розы и простые цветы... Земля их родила. Росли они прекрасно кустом под солнечными лучами, и захотелось прохожему сорвать цветы, он влюбился в них. Сорвал, нюхает, любуется ими, а летний жар уже палит букет, и листья вянут. Желая долее ими любоваться и не бросить то, что полюбил и что услаждало его чувство, он скорее ставит их в стакан с водой. Комната тотчас наполняется ароматом, красивый букет оживил все, но надолго ли?
Зачем было рвать? Лучше было бы оставить цветы на родном кусту, в кругу своих, где их кормила мать-земля, а не стакан воды. Они бы жили свой век, питаясь свежим чистым воздухом, а теперь ....
Не так ли и я сделал с Ольгой? К тому же я не имел воды для ее освежения, а держал букет в горячих руках, любуясь им, и он завял...
Горе мне, горе мне. Бедная Ольга...
Жаль мне видеть эти розы, опошленные моею комнатой, но во сто раз еще грустнее вспоминать тебя, вырванную из родной почвы, оторванную от родни и подруг,-- по увлечению. Сколько взято греха мною на душу. Сколько нанесено тебе горя и как глубока твоя грусть. Ты молчишь и блекнешь -- как цветок. Не привить тебя вновь к кусту, не поможет тебе перемена воды. Ночь не покрыла тебя своим звездным небом, не усыпили тебя соловьи, не разбудила свежесть росы... душный, спертый воздух в четырех стенах, с грязным потолком, душит тебя. То был тогда последний день твоей жизни. Не удержали твои шипы и никакие препятствия. Тут выразилась моя любовь не к тебе, а к себе.
Лучшая судьба, которая ожидает тебя, та, что соберут твои лепестки и спрячут в книгу. Попадутся они на глаза -- над ними задумаются... Быть может, освежит тебя чисто сердечная слеза, схватит за сердце совесть, ты мелькнешь вновь живым цветком со всею прелестью и ароматом... и только. Книгу закроют, и она будет стоять на полке.
И ночь твоя в кусту была ночь последняя, и день твой был день твоей смерти. Ты не живешь, а доживаешь.
Свободное копирование
