За границей - 42

Бейрут. 20/8 марта.

 Человечество идет вперед. От грубого идолопоклонства оно переходило в поэтическую мифологию, дошло до единства Божества, до бессмертия души. Явились Сократ, мученик за идею, Христос и апостолы, и люди различными путями идут к совершенству. Приняв христианство бессознательно, люди отвернулись от него, но социализм приблизил их к нему, и, признав равенство и братство, они опять пойдут к нему, но уже путем сознательным, обоготворяя идею христианства.

 Каждое отдельное лицо, служа требованию века, способствует общему движению вперед. Христианство твердо скрепило семью; оно повелело охранять не только свою семью, но и каждого любить братскою любовью, жертвовать собой для блага общего. Оно повелело не только отдавать ближнему излишек, но делиться малым, отказаться от всего и, ради правды, оставить мать, отца, братьев, сестер, жену, детей, друзей, пожертвовать собой.

 На таких принципах окрепнет мир. Тот встанет во главе века, кто, сознав это, будет везде проповедовать учение Христа, и не одним словом, а делом. Тот заслужит славу и поклонение человечества, кто будет сильно и смело проповедовать такое учение, прививать его, укоренять его в жизнь, не щадя себя. "На что и жизнь, если я не могу быть полезным". {Слова Полуботка Петру. Конисский. "История Русов".}

 ...Да благословит каждого Бог, да ниспошлет на него силу открыто проповедовать такую жизнь всем народам... Даруй им, Господь мой, силы, выдержать эту тяжелую ношу, даруй и мне, ничтожному...

Из Бейрута в Иерусалим.

 Из Бейрута началось наше путешествие по дикой, исторической стране. {Мы отправились верхами с драгоманом Константино и Панаиотти, с палаткой и багажом на юг, вдоль морского берега на Сидон, Тир, Акру, Кайфу или Кармель, где свернули внутрь страны на Назарет, Джени, Наплюс и Иерусалим.} Впечатлений было так много, и так они скоро менялись, к тому же были так безотчетны, что я должен был ловить их на лету или оставить совершенно в одном слабом воспоминании. Тут, в этой стране, вставала в памяти священная история; все занимало меня; или, неудовлетворенный знаниями, я чувствовал в душе такую же пустоту, как пуста эта страна, эти бесплодные пустыни, заселенные дикими бедуинами да арабами, козами и шакалами.

 Минутами вся эта ветхозаветная история исчезала и сжиралась из памяти плеском волн, вечным говором моря...

 С жаром в христианской церкви я слушал молитву, эту поэтическую проповедь Христову на горе, от которой так и веет простотой, силой, божественным разумом, укором и утешением. Я видел обязательно и чувствовал в этой стране, как борются две силы -- добро и зло, благовест с развратом и призывом муллы...

 Вот я проезжаю мимо колодца, где араб, связав руки жены, кинул ее в воду, сел и выкурил трубку, пока она барахталась и показались пузыри... то опять вхожу в храм, тихий, покойный, где все молятся добро, искренно, с полным смирением; душа радуется и трепещет, слезы льются, и слышится пение:

 "Друг друга обнимем"...

 По всей Сирии и Палестине душа перечувствует много; умный человек надумается вдоволь; для него многое станет ясным... но как быть, когда все забыто и в голове пустота... Грустное и жалкое состояние...

 Путь наш был очарователен, и для памяти я отмечал его по карте. Ночевали мы постоянно в палатке, отправляя вперед людей со всей поклажей на место ночлега. Там разбивался шатер заблаговременно, приготовлялась пища прислуге, корм лошадям; а по приезде нашем Константино искусно жарил баранину и варил кофе. В дороге он всегда ехал впереди нас, вооруженный ружьем, пистолетами и саблей. Около палатки вбивались в землю железные колья, между ними протягивалась веревка, к которой привязывались лошади; прислуга располагалась возле них, а я с братом ночевал в палатке, на складных железных кроватях; около нас были складные столики. Все заботы лежали на обязанности Константино. Он заготовлял лошадей для нас, вьюков и прислуги, продовольствие для всех и корм животным, нанимал охрану, где было необходимо и проч.

 Весь путь от Бейрута до Иерусалима возможен только для привычных лошадей, так как настоящих дорог не существует, а только тропинки, проложенные ступнями верблюдов и копытами лошадей. Тропинки шли по скалам и между скал в камнях; случалось зазевавшись, попасть в расселину и с трудом выбраться из нее; тропинки шли то вверх, то вниз, едва ли не с каждым шагом {Один мой знакомый, вспоминая о Сирийских дорогах, выразился о них: "Если бы пришлось идти, напр., со стола на стул, со стула на шкаф, потом на пол, то этот путь верно передал бы состояние путей Палестины".}.

 Дорога от Назарета к Иерусалиму была очень опасна, и нам пришлось охранять богомольцев, по их просьбе. В деревне Набати в нас швыряли камнями, которыми ранили двух паломников; но мы и тут отделались благополучно: перевязали пострадавшим раны и следовали далее. Впереди молодцевато ехал верхом хаджи Константино, в середине вереницы богомольцев -- брат, а сзади -- я. Изредка приходилось стрелять, чтобы попугать преследующих, которые скоро отставали. Мы были особенно осторожны, когда встречались повороты в ущельях.

 ...Нравилось мне это путешествие ночью, когда ежеминутно ожидаешь нападения какого-либо грабителя, и как музыкально раздавалось тогда завыванье, визг и плач гиен и шакалов...

 Мы спешили в Иерусалим к началу дня и увидели его, освещенного восходящим солнцем. Здесь паломники в нас уже более не нуждались; мы слезли с лошадей, выстрелили на воздух, в виду приветствия святому городу, пали на колени и благодарили Бога, что нам привелось видеть знаменитый и святой город.