За границей - 41

Бейрут.

 Приехав в Бейрут, где встретили нас Константине и Панаиотти, мы посетили русского весьма любезного консула Мухина, в семействе которого обедали и провели вечер. При всей своем любезности, консул, узнав, что мы собираемся в глубь Сирии и Палестины, не только отказался пересылать нам деньги и письма, но и помочь в чем-либо нашему путешествию. Он уговаривал нас отказаться от него, запугивал тем, что вновь могут обостриться наши отношения с Францией. Смешно и обидно было слушать это и видеть такую трусость. Брат все-таки решился исполнить задуманный план, а я, разумеется, был согласен ехать куда угодно с ним, и чем дальше, тем охотнее.

 Брат приискал славянина, которому поручил заготовку угля для рейсов пароходства, и занялся делами "Общества Пароходства и Торговли", а я ежедневно купался, пел с славянином песни и гулял по берегу.

 Консул и его помощник рассказали нам случай, бывший здесь с семейством американского консула, что подтвердилось и рассказами других лиц. Он отправился на прогулку в горы, а в это время разбойники ограбили его дом, устроили пир, и, раздев его дочерей, заставили прислуживать себе. Чтобы наказать грабителей, Америка выслала военный пароход и потребовала примерного наказания и выдачи виновных, дав для того сроку несколько дней. Пушки были заряжены, и бомбардировка города должна была начаться, но за несколько часов до объявленного американцами срока, преступники (мнимые или настоящие) были пойманы и повешены.

 А мы? А наш консул?!

 Итак, мы отправились из Бейрута, не имея надежды на заступничество нашего правительства, так оно оказалось бессильным.

19/7 марта 1858 г. я писал моему отцу из Бейрута.

 Постели наши в кисейных занавесках, пол покрыт циновкой и коврами; дверь выходит на открытую квадратную террасу во второй этаж; окно открыто, и слышен шум моря, пение птиц; распускаются деревья, запах весны, цветы. Вот тебе, любезный друг Папенька, комната, где мы теперь. Брат у консула, а я наслаждаюсь новыми для меня картинами.

 Из Афин мы проехали в Смирну, оттуда в Александрию, где прожили недолго, съездили в Каир, Мемфис и Сахару -- видели Сфинкса и пирамиды. Впечатлений так много, так много, что есть о чем рассказать, сидел бы с утра до вечера день, два и более, и говорил бы без конца. Все прелестно, все интересно и поучительно. По мере того как я вижу более и более, тем сильнее хочется видеть; так что эти летние путешествия меня утомляют, растравляя любопытство и не удовлетворяя ни души, ни разума. С детства я любил путешествие, мечтал о Робинзоне и т.п., и теперь моя душа жаждет этого.

 Чем более езжу, тем более вижу нашу Россию; тем яснее становится мне вся история народов; я задумываюсь... и с жалостью чувствую свою незрелость и бессилие. Со многими недостатками нашими мирюсь, видя, что это удел всех народов; еще более возвышаются наши достоинства; яснее вижу, что нам нужно; вижу, что не так дурно у нас, как говорят, и что не только то и хорошо, что у нас. Короче, полагаю, что путешествие необходимо для каждого. Учась и путешествуя, человек начнет действовать в жизни с пользою и сознательно.

 Теперь есть что рассказать про шквал. {Намек на то, что однажды в Петербурге я отправился на своей шлюпке под парусами на взморье, что делал всегда во время сильного ветра, и возвратился домой на третьи сутки, потерпев сильный шквал: братья постоянно ко мне приставали, чтобы я рассказал про шквал.} Однако же здесь мы совсем не потерпели от шквала, выжидая в гавани. В это же самое время, когда мы выдерживали ураган, в Черном море (т.е. в Красном) разбился английский пароход.

 Мы часто меняем климат, переезжая с места на место: из Парижа, где было тепло -- в Вену, где в горах была метель совершенно русская; оттуда в Корфу, где созревали апельсины, затем в Афины, Смирну и Сахару, где палящий знойный ветер; а теперь опять мы у снежных гор -- и здесь значительная прохлада. Несмотря на эти быстрые перемены температуры, я и брат, благодаря Бога, здоровы. Серьезно рисовать или писать мне не удается, потому что мы вечно спешим. Приехав в Иерусалим, надеюсь, что там займусь и хотя что-либо напишу.

 Тут так умно и упорно хлопочут иезуиты, что чудо. Они имеют большую силу и даже любимы на востоке, потому что открывают приюты, училища, бесплатно помогают бедным; конечно, по внешности добро, но сами всегда в барышах. Однако, приобретая арабов, они упускают из виду итальянцев, испанцев, французов, поселяя к себе ненависть и презрение.

 Внеся чистоту религии, бескорыстие, правду, добро и терпение, любовь нелицемерную и братство, словом, открыв такую миссию, какими были миссии апостолов Христа, мы могли бы привлечь на свою сторону всех и принести человечеству пользу действительную и прочную. Наша обязанность, сознав идею Христианства, поставить ее поперек всем хитростям и пронырствам корыстолюбивого католического духовенства, которое свои политические действия прикрыло миссиями духовенства. Католичество укрепляется на восток по городам и побережью. Протестанты посылают свои миссии, которые состоят не только из духовных, но из мастеровых и рабочих. Англичане устраивают банки (их уже пять). Все движется, и все, я уверен, перессорятся между собою. Пусть они покажут востоку, как люди живут, т.е. как работают, как торгуют, какие у каждого из них недостатки; и тогда-то наша пропаганда, честная и чистая -- явится во всей силе. Надо тебе сказать, что по всему востоку греки имеют дома, торговлю и проч., всюду выказывают дружеское расположение к нам и нелюбовь к англичанам, австрийцам, а также и к туркам -- в Египте. Таким настроением мы могли бы воспользоваться и действовать.

 Извини, пожалуйста, что я накидал одни вершки, но готов отстаивать каждую мысль, потому что уверен в том, что скоро и ясно развить сказанное можно только в разговоре, а не в письме, которому не было бы конца.

 Прощай, любезный друг Папенька, целую тебя крепко. Завтра едем в Яффу, а потом в Иерусалим {Этого не случилось; мы отправились из Бейрута сухим путем в Иерусалим, что видно из последующих моих заметок и писем.}.

 Твой сын Лев.

 Братьев целую.