VIII. Африка -- Александрия. В вагоне. Из Александрии в Каир. Каир. Пирамиды. Выезд из Александрии.
Александрия.
Рано утром я вышел на палубу. Был виден плоский белый африканский берег. Паломникам роздали оружие {После некоторых случаев кровавых ссор между пассажирами у всех восточных пассажиров отбирается оружие при входе на пароход и возвращается при высадке их на берег.}; все поднялось и теснилось к спуску. Негр на лодке подвез нас к берегу, где мы были встречены изодранными, полуголыми неграми и египтянами. На щегольских европейских экипажах сидели кучерами негры и арабы в синих и белых рубашках, с голыми ногами, в фесках и с бичами.
Меня поразила народная архитектура, которую тоже вытесняла чужеземщина. Неужели это неизбежно?
Мне понятно, что век идет вперед с каждым годом, что каждый народ вносит свою долю другому народу, входя с ним в сношения; но следует учиться, усваивать себе полезное, а не перенимать нелепое, а именно это мы видим на каждом шагу.
Физиономия Александрии делается бесхарактерною, город стал полуафриканский-полуевропейский. Характер востока сохранился в египетских кварталах в своеобразной архитектуре его, которая может доставить наслаждение, представляя новость для глаза и воображения; в ней видна свобода мысли, смысл и фантазия.
Об Александрии и Египте вообще было столько сказано, что я с моими ничтожными познаниями отказываюсь от серьезных описаний. Могу говорить только о том, что видел и чувствовал. Я проехал из Александрии в Каир и Мемфис к пирамидам и вернулся обратно в Александрию в течение двух-трех дней. Я не жил тут, а проехал, и потому мои заметки состоят только из пережитых тогда впечатлений; это необдуманные и неотделанные для печати строки. Если они и представляют интерес, то разве только своей индивидуальностью; как в жизни каждого живого существа ошибки становятся фактами и потому не исправляются -- как не поправить прожитого. Итак, продолжаю свои заметки того времени.
По дороге в Каир.
Для нас, русских, Африка понятнее, чем для кого-либо из европейцев, как это ни кажется странным. Мы так далеки друг от друга. У нас христиане -- тут мусульмане; у нас холодно -- тут жарко; но тем не менее я вспомнил Россию в Африке.
Сходство на каждом шагу и во всем. Раскинулись степи и хутора, глаз отдыхает после гор, от которых даже при воспоминании я чувствую тесноту. Неизмеримые пашни, те же поля с хлебами, волнуемыми ветром; и над ними поют в небе жаворонки, в хлебах отщелкивают перепела. И здесь плавают в воздухе коршуны; в пальмовых рощах также кричат совы и вьют гнезда грачи, а через овраги перекинуты каменные полуразвалившиеся мосты, как в нашей южной степной Руси. По степям тянутся караваны, пасутся при дорогах верблюды и отдыхают, напоминая наши чумацкие таборы. Здесь такой же степной ветер и утренняя свежесть, и степи заносятся песком, как наши снегом.
Связь во всем и везде. Мороз уничтожает всякую жизнь на севере, а палящий зной -- на юге. Ни там, ни тут не живут люди, нет растительности; как там превращается все в снег, так тут -- в песок... и наши морозные северные пустыни -- та же знойная Сахара.
Сходство юга с севером в воздухе, в местности, в растительности, в животных, в людях. Как они ни различны для глаза, но между ними тесная связь; звено выходит из звена, кольцо цепляется за кольцо, и образуется неразрывная цепь. Как первое кольцо соединено с последним, так все соединено в природе...
В то время как мысли эти пробегали в моей голове, паровоз свистел и летел, уничтожая расстояние, через Меридово озеро, через жаркие поля с хлебами, мимо хуторов в степи, мимо табунов, мимо первобытных сел и деревень, чуждых условных нелепостей цивилизации. Жаркий, знойный воздух охватил нас; все пряталось по домам, ижар, какмороз, гнал всех под крыши домов. Сотни тысяч уток летали нал историческим Меридовым озером.
...Сосна севера превращается в пину на юге, ель -- в кипарис .... Север производит белых людей; юг -- черных, альбиносы и негры. Везде связь и сходство среди бесконечного разнообразия.
Человек возвышается до ангела, до божества -- и падает в бездну порока, доходит до состояния животного... А животное, возвышаясь ступенями выше и выше, доходит до человека. Те же постепенные переходы и превращения одного вида в другой в мире животных и растений...
Та же связь в нравах, языке и склонностях людей. Закон природы связывает все, как связано тело с душой. Та же непрерывная связь прошлого и настоящего существовала всегда; в истории мы видим повторение тех же явлений.
...Перед пашей также бегут скороходы, как бегали, бывало, перед нашими московскими царями. Здесь все еще продолжается торговля рабами {Я торговал невольника-негра, с руками в колодке; просили за него 250 руб. Негр был здоров, сложения крепкого и ему было 20 лет.}, которая уничтожается здесь, в России и в Америке, как уничтожилась в культурных странах Европы. Все стремится к единству; связь становится все теснее; в турке, который сидит с нами, слился запад с востоком от платья до манер; во дворце паши восточные обычаи слились с европейскою обстановкой.
Здесь я только понял вполне библейскую обстановку с кочующими стадами и одеждой. Глядя на теперешний быт, невольно мысли переносятся в далекое прошлое, и чувствуешь связь с давно минувшими веками.
У нас те же миражи во льдах, что в степях Африки... тот же ослепительный свет... Как север превращает длинные волосы альбиноса в шелк и белизну, так волосы негра коротки, жестки и курчавы. Отношение головы к телу негра и нубийца (нередко 1 к 8) выражается так же рельефно, как в нашем северянине (и к 5 1/2 и 6). Во взгляде наших русских та же меланхолия, что у негров; женщины так же несут тяжелый труд.
Таковая же связь в мире наук, в искусстве, в религии. От мифологии мы незаметно дошли до христианства: мысль, цепляясь одна, за другую, рождает новые и новые мысли, и все они связаны в общее целое, как Миры во вселенной...
...Всегда и везде, где уже был, а где существует до сих пор,-- разврат владык и нравственное растление на востоке, в Египте, Риме. Целые народы в продолжение веков падают все ниже и ниже, начиная с многоженства и проституции и доходя до последней степени разврата и всяких пороков.
...У человека врожденная потребность к украшениям; и эта потребность есть начало чувства изящного. Сперва оно проявляется грубо: в прокалывании ушей для серег, вдевании колец в нос и губы, татуировке тела. Затем уже украшают жилище и доходят до художественных статуй, красивых зданий, картин; от первобытной песни доходят до симфоний. Каждый чувствует красоту, но достигнуть понимания красоты можно только разработкой этого чувства.
...Человечество ищет путей, теряет след, блуждает... и находит тот же след, ту же дорогу, которую оно прокладывало века назад.
Человек шаг за шагом дошел до идеи равенства, которая уже была усвоена человеком при первом пробуждении мысли. Но чтобы дойти до сознательного уважения личности, надо было пройти тяжелый путь рабства, борьбы и кровопролития. Путем борьбы доходим мы до прямого пути, и только в борьбе человек становится тверд, как закаленный булат. Так апостол Павел из язычника и гонителя христианства сделался самым мощным распространителем учения Христа...
В Африке я встречаю таких же муравьев, как и у нас, и также беспокоят меня мухи, как на Руси. Тот же овес, те же рожь и пшеница.
Сходства также много во всем, как и различий, но о различиях говорили все, а меня при этом поражает сходство; в Африке я узнаю Россию, в преступнике -- праведника. И наоборот: между дервишем и нашими юродивыми много общего. Нередко встречал я Иоанна Многострадального, закопавшего себя в землю во избежание греха. Это тип человека податливого и с сильной волей, в котором так слились греховность с чистотою и слабость с твердостью.
Как ни различны между собой север и юг, полюсы и экватор, жизнь и смерть -- они сливаются незаметно, как волны звука с безмолвием, как кит с атомами.
...Я вижу задатки иной будущности в физиономии негра, в строении черепа. Жизнь закаливает его терпением и трудом. Этот народ когда-нибудь выступит на сцену, дождавшись своей очереди.
Здесь, как у нас и везде, люди обоготворяют то, чего не понимают. Чувство разума говорит, что есть нечто превосходящее нас и перед чем мы бессильны; и это чувство, наводящее ужас на дикаря, велико и в человеке, дошедшим разумом, историей и опытом -- до сознания своего ничтожества.
Всюду в народных понятиях много общего и даже в суевериях и приметах. Бедуины в Африке, как у нас цыгане, так же уважают дурачка в Александрии и считают его святым, как юродивого в Москве. Здесь так же, как и мы говорим: "он сказал правду -- сейчас чихнул" {Указано на это место в "Илиаде" Гомера или в "Одиссее". Не помню, где именно.}.
Усталость, упадок сил, обморок, сон, летаргия и смерть -- схожи и родственны между собою.
Наш северянин, запертый более полугода в доме, в семье и уединении, видит перед собою смерть природы; ему понятно отчуждение от жизни, от удобств, к которым не приучила его суровая природа и жизнь трудовая. Ему свойственно все это, как свойственно человеку южному разлениться, потому что природа доставляет ему все без труда или с небольшим трудом. Тело его не закалено холодом и непогодой; глаза его наслаждаются природой, ее роскошью; его фантазия рисует ему рай в блаженстве плоти, в неге и довольстве. Но если он поймет учение Христа, признает пустоту роскоши, то он, как обращенный преступник, всею душою стремится к очищению себя, к одухотворению -- ни нега, ни роскошь более не соблазнят его.
В человеке сливается ложь и правда, как солнце с тьмой; в нем две силы, добрая и злая, которые сливаются гармонически, как все в природе.
В Африке те же галки и также клюют падаль и прыгают боком, сторонясь от прохожего. Мальчишки так же смотрят на несущийся поезд и бегут вдогонку. И здесь плетутся паломники в Мекку, как богомольцы в Киев и Троицкую Лавру.
Повсюду я вижу преобладание сильного над слабым. Везде подчинение моде, обычаю, рутине.
Дервиш верит, что тот любимец Бога, которому дано более на земле. И как ему не верить, что магометане любимцы Божьи, когда им в удел дана благая часть; когда земля родит им два и три раза в год при меньшем труде, когда непогода не заставляет его укрываться в стены домов.
Он верит, что нас Бог карает, отправив в конец мира, где от холода люди и реки замерзают, птицы падают на лету и мозг стынет; где надо кутаться в звериные шкуры, строить особые жилища и рубить, жечь леса -- чтобы в них согреться и спасти свою убогую жизнь. Он верит, что они народ избранный, а мы прокляты Богом.
Как много сходства, так много и различий. Что делается в одной стране, того не делается в другой: мусульманин сидел бы в тюрьме за многоженство; вор прославился бы за свое искусство у черкеса и т. д.
Душа душу чует; и между всеми ними существует связь; каждый из нас способен понять человека другого племени; и все должны слиться воедино. Сольются торговли, языки, религии; и человечество, дойдя до сознательного христианства, запоет в лад с природой стройный, хвалебный гимн.
Потребность ума -- мыслить; воображения -- увлекаться и создавать образы; тело стремится к наслаждению, мудрость уравновешивает все. Человек, глядя вдаль, как и в высоту, видит беспредельность; мысли исчезают в бесконечном пространстве. Пшеница, как и человек, родится из семени, размножается, питает других и превращается в ничто.
Везде та же гармония красок, как и гармония звуков. Мы видим те же конические шапки в архитектуре земляных деревень Египта, которые за тысячи лет изображены в барельефах, и такие же кувшины носят женщины на головах, какие мы видим на каменных сфинксах, те же лица и убор головы. Архитектура Египта так же характерна своею мрачной торжественностью и загадочностью, как нежащая стройная и изящная архитектура греков. Нет одинаковых капель воды; и у каждого дома, народа -- свои особенности, свои взгляды и своя жизнь, которую он невольно проявляет миру. Подобно тому, как сон необходим, так и во время зимы природа совершает таинство отдохновения, чтобы вновь накормить нашу жизнь и вдохновить ее впечатлениями, так и каждому народу свойственно сойти со сцены и уступить место другим. Один за другим должны замирать племена, или же в них совершается брожение; обновленные новыми элементами, наэлектризованные новой силой, они опять выступают на сцену, вносят свою долю прогресса в жизнь человечества и окончательно исчезнут. Так человечество, в вечном круговороте набираясь сил друг от друга, идет вперед без конца; век воспитывает век. Человек пашет землю, косит бурьян, засевая пшеницей; далее он будет не косить, а полоть плевела и, наконец, жать чистый хлеб. Так и время улучшает жизнь нашу до бесконечности. Дикарю не думалось когда-либо создать сказочные пирамиды и дворцы, которые создали его потомки; равно и мы будем поражены теми чудесами, до которых дойдут после нас. Степной бедуин не видит далее своего горизонта, воображая за ним конец мира; и мы со всею гордостью нашего разума не видим далее своего горизонта. Миры несутся и кружатся без конца в беспредельном пространстве; так и человек жаждет знания, вечно ищет его; и эта сила стремления вдаль ручается за бесконечный ход человека вперед. Отнять у него это влечение -- отнять жизнь.
Сделаться мусульманином значит жить назад, и мусульмане обратятся в христианство с большим трудом, чем язычники. Не трудно учить, а мудрено переучивать.
...Здесь то же, что в Риме, в Садоме, в Турции, на Кавказе и Персии. Одни причины рождают известные последствия; везде упадок нравственный и пресыщение повели к уничтожению энергии и извращению природы. Первое нравственное проявление чувства первобытных народов -- семья; с упадком семейной жизни начался разврат. Я не был у народов диких; но уверен, что у них нет тех пороков, как у цивилизованных наций.
Как бы я желал видеть людей, которых не коснулась цивилизация, живущих просто, мирно и дружно в первобытной чистоте. Если бы туда отправилась истинно нравственная миссия для проповеди, как легко и глубоко там принялось бы христианство.
Братскою любовью умножится наша сила; братскою любовью мы поддержим и наставим друг друга, человечество разовьется скорее и быстро пойдет вперед.
Свободное копирование
