За границей - 15

Так шла моя жизнь в Париже: с девяти часов утра я был в мастерской Глеза, на Марсовом Поле, работал до шести, а в семь часов обедал дома. Перерыв занятий был в одиннадцать часов, когда Глезы готовили себе завтрак. Путь свой я всегда совершал пешком.

 Очень часто я и Ольга с Юрочкой приходили обедать к Иосифу Васильевичу и проводили у него вечер. У Ольги были свои заботы: она кормила ребенка, ухаживала и гуляла с ним, закупала провизию и присматривала за кухаркой, и в то же время училась у нее хозяйству. Ее положение было трудное. Кроме забот о грудном младенце, юной, восемнадцатилетней, неопытной женщине, на чужой стороне, не знавшей французского языка, приходилось взять понемногу в свои руки хотя и грошовое, но совсем новое для нее дело. Мне тоже было немало беспокойства. Деньги, привезенные мною и высланные отцом в Швейцарию, при всей моей бережливости, быстро убывали. При выезде моем из Красного Рога тетушка моя гр. А. А. Толстая дала мне для поездки за границу тысячу рублей; но это было около августа 1856 года, т. е. более года тому назад. Отец давал мне всего в год шестьсот рублей; значит денег в достатке я не имел. Проезд в Смольково, оттуда в Петербург, Бреславль, Дрезден и жизнь в Швейцарии и Париже, а также расходы на одежду, художественный материал, плата за уроки мои по 60 франков в месяц, за натуру, за уроки Ольгины французского языка; затем еще квартира, прислуга и проч. -- значительно истощили ограниченные мои средства. К концу 1857 года денег у меня было весьма немного, но я ожидал, что получу их от отца, и потому спокойно смотрел вперед, не опасаясь случайностей. К тому же добрый Иосиф Васильевич был подле и мог дать мне денег, уверенный в том, что заем у него будет безотлагательно возвращен. Вот что я писал своему отцу в это время.

16/3 декабря 1857. Париж

 Вчера, любезный друг мой Папенька, я получил твое письмо, вчера же написал доверенность {Дело идет о доверенности, нужной для выдела сестры нашей и нашего раздела.}, а сегодня отправляю.

 Мне кажется, что лучше этого трудно было что-либо придумать.

 Ну что Виктор {Арцимович, муж моей сестры.}? Как идет его работа? Не перемещается ли он куда? Я чрезвычайно порадовался за брата Володеньку, которого начали употреблять в дело так неутомимо; в нем много доброй воли, подвижности и разума. Бог даст, при этих данных он будет полезен. Приятно бы с ним встретиться здесь.

 Что касается твоей заботы, чтобы я представился нашему послу гр. П. Д. Киселеву, который может мне быть полезен при моей любознательности, то скажу следующее: я с утра до вечера так занят, что не бываю ни у кого, а не только у посла. К вечеру утомлен до того, что ложусь спать в восемь часов и редко позже десяти. Свободное время провожу у доброго Иосифа Васильевича и веду с ним дружеские и полезные беседы. Чтобы удовлетворить свою любознательность, в каком бы то ни было отношении, не надо прибегать ни к кому, а не только к послу. Все и везде открыто здесь для всех. Лувр (или наш Эрмитаж) посещается всеми, в шляпах, в пальто, в блузах, и народу вечно толпа; только отбирают палки и зонтики. Есть много русских семейств, которые сами желают со мной познакомиться, но я решительно отказываюсь, не предвидя в этом ровно никакой пользы. Между прочим скажу, что наши русские семьи в Париже возбуждают даже негодование своею пустотою и бессмысленной тратой денег. Однако во всем бывают исключения, и газеты здешние принесут им пользу, часто публикуя их гадости, и, описывая какую-либо личность, позорят ее на всю читающую Европу.

 Пока я очень доволен Глезом и усиленно занимаюсь живописью и рисунком.

 Прощай, любезный друг Папенька, целую тебя и братьев.

 Л. Ж.