За границей - 7

 Я нередко задумывался над тем, не принять ли мне с Ольгой и сыном швейцарское подданство; собирал сведения по этому поводу и, чтобы окончательно выяснить дело, отправился в Лозанну для переговоров с почтенным стариком пастором. Условия, им сообщенные, были не сложные, но требовали значительного расхода на покупку земли, и потому я решился отложить это дело до более удобного времени и собрать еще сведения об условиях перехода в подданства Англии или Америки.

 Простившись с почтенным пастором, я отправился в Женеву за получением из банка денег, высланных моим отцом, и за покупкой художественных принадлежностей.

 Узнав, что почтенный живописец Калам находится в Женеве, я отправился его разыскать, чтобы с ним познакомиться.

 Я застал Калама в собственном его доме, за работой. Он принял меня, и я отрекомендовался, наговорив ему приятных похвал об его работах, присланных в Петербургскую Академию и перед которыми К. П. Брюллов снял публично шляпу, низко поклонившись.

 Калам слушал и работал, выражение лица его было довольное. Я всматривался внимательно в его технику: на палитре лежали тщательно подготовленные тоны неба, деревьев, травы, камней и воды. Он брал тот или другой тон, и работа его шла непрерывно, как по нотам, как звуки на органе, без фальши и как-то бездушно. Глядя на его работу, я чувствовал, как жар мой постепенно остывал, и заученная его манера мне опротивела. Я простился, ушел и более не приходил к Каламу; работы его перестали интересовать меня, точно так же, как заученная фабричная техника Айвазовского, картины которого я сравниваю с вином, т.е. чем они старее -- тем лучше. Когда этот талантливый русский художник был моложе, то он работал скромнее, изучая природу; в его картинах было более достоинства, интереса и менее заученного, машинного, бездушного производства для наживы. Такая работа уже не художество, а промысел и торговля.

 Покончив свои дела в Женеве, я отправился в дилижансе по берегу озера и, доехав до Villeneuv'a, оставил свой маленький багаж у кондуктора, поручив ему сдать его в нашей деревне внизу на станции, а сам отправился домой пешком.

 Погода была теплая, солнце садилось, и наступила приятная ночная свежесть. Путь был мне знакомый. Я шел долиной, окаймленной крутыми и высокими горами через Aigbe, Bex, St. Maurice, оставив за собою шумящий водопад Pierre-Vache, подошел к берегу Роны. Здесь я решил отдохнуть; снял свои кожаные с гвоздями ботинки, обмыл ноги и, вспомнив совет Суворова солдатам во время походов, лег на траву, задрав ноги на куст, чтобы кровь отошла от ступней, вздремнул под отдаленный шум водопада и клокочущей в берегах Роны. Затем встал и немедленно отправился опять в дорогу. Тишина была полная, ни одного путника я не встретил, но вот мелькнул вдали огонек, исчез, опять мелькнул несколько раз, послышался стук колес, показался почтовый дилижанс, который проехал мимо меня к Женевскому озеру. Я наслаждался живописным освещением рассвета после темной ночи; вот окрасились вершины гор, и наступил день. Когда я пришел в Saxon, то на станции чемодан меня ожидал. Поднявшись на гору, я застал всех в полном здравии, и мы горячо расцеловались с Ольгой.

 Здоровье Ольги совершенно поправилось; сын мой Юрочка тоже был здоров, и мы вместе с хозяином, хозяйкой и нянькой предприняли прогулку в Sion, находящийся по дороге в St. Hotard, в чрезвычайно живописном месте на высоте 1600 футов у подножия двух громадных скал, из которых на одной находился опустелый замок, а на другой иезуитский монастырь, довольно запущенный. В церкви этого монастыря, над престолом, в куполе написаны беседующие в небе Бог-отец, Христос и Лойола {Основатель иезуитского ордена.}. С вершины скал открывается, прекрасный вид на уходящую дорогу в горы, за которыми видны еще горы и над ними силуэт снежных вершин.

 В Сионе мы провели весь день, остановившись в скромной гостинице; там мы обедали и завтракали за общим столом с деревенскими посетителями и любовались, как просто, свободно и скромно они себя держали и как опрятно ели.