В крепостной деревне - 66

11 октября.

Рассказы помещика П. А. Бахметева.

 Неужели здесь все так скверно?!. Быть может, народ, рассказывающий мне эти ужасы, не совсем прав. Попробую поговорить с Петром Андреевичем; он человек честный, умный -- живет здесь давно и знает многое.

 И вот я слушаю рассказы Петра Андреевича; записываю их буквально, как записывал Стрягина, няню, и записываю всегда.

 "Пензенской губернией управляет губернатор Панчулидзев, которого мало назвать мошенником, но преступник, у которого на душе много злодейств, отрав и разных смертоубийств; который царствует в губернии 25 лет, считаясь примерным губернатором, которому праздновался юбилей двадцатипятилетняго его управления губернией; которому император прислал в подарок табакерку со своим портретом, украшенным бриллиантами; он -- тайный советник {Что за подлое название, хотя и лучше, чем действительного тайного.}, украшенный орденом Александра Невского, и не хочет никуда итти с места губернатора {Пример, едва ли не единственный, в дорогом, как говорят, и славном отечестве.}.

 После этой войны было объявлено желание государя, чтобы ратников уволили от всяких работ на два года. Губернатор и губернский предводитель {Александр Николаевич Арапов, отставной генерал уланского полка.} скрыли эту волю государя, и ратники работали у самого предводителя и все, вместо отдыха, тянут барщину.

 (Это становой рассказывал по секрету).

 Еще раньше Крымской войны, при императоре Николае I, жил здесь некто г. Карабьин, старый холостяк. Он умер, оставив несколько побочных детей. Он назначил после себя душеприказчиком своего приятеля, теперешнего нашего исправника Федорчукова для того, чтобы тот продал имение и деньги оставил его детям. Исправник, разумеется, детей держал, как мужиков, а мужиков жал и сделал их нищими. Наконец, когда дети стали совершеннолетними, и надо было выдать по силе духовной деньги, он продал земли в одни руки, а мужиков в другие. Продал он мужиков Лубяновскому. Крестьяне сначала не знали в чем дело, и молодые пошли в имение Лубяновского работать, а семейства с детьми остались, для устройства своего положения на легчайшее переселение.

 Молодые, как пришли к Лубяновскому, узнали там, что куплены не помещиком для своей пользы, а куплены на имя помещика крестьянами его для того, чтобы во время наборов отдавать их за себя в солдаты.

 Узнавши это, они ушли домой и рассказали старикам и отцам... Вышли, конечно, из повиновения и послали к царю {Дело было еще при жизни императора Николая I.} хожалых. Тех, разумеется, переловили и пересекли. Земская полиция (т.е. этот исправник) употребляла меры, чтобы их отослать в имение Лубяновского обратно, но они не слушались. Тогда исправник придумал (прошлого осенью) разорить у них печи в избах, снять крыши, отобрать весь хлеб, а всю скотину угнали туда -- к Лубяновскому... Но крестьяне все ж не повиновались: к Лубяновскому не хотели итти и жили как цыгане -- в холодных избах, дети их мерли с голоду. Исправник послал к ним, для принудительного переселения, временное отделение, стряпчего, станового пристава и непременного заседателя, приказавши им взять с собой понятых 200 человек. Эти господа взяли с собой, на всякий случай, заряженные ружья. Купленная деревушка, куда их понуждали переселиться, составляет конец большой деревни и разделяет их только площадь, на которой церковь. Временное отделение остановилось в первой деревне (большой с въезду), и собрали 200 человек понятых из окружных деревень и пошли туда к переселенцам. Чиновники, подходя к церкви, увидали мужиков, баб и детей маленькой деревни (63 души) в праздничном платье. Мужики в белых рубашках, с засученными рукавами, с подвязанными ремешком волосами и вооруженных от старого до малого топорами, косами, вилами -- чем попало.

 Чиновники, зная, что с ними 200 человек понятых, не испугались, полагая, что все это кончится шуткой. Подошли к ним и становой начал речью внушать. Тогда переселенцы начали окружать чиновников, и один из них намахнулся на станового пристава; тот в него выстрелил из ружья. При этом все понятые и чиновники побежали. Станового догнали, и он был весь, как решето, исколот и избит. Крестьяне продолжали преследовать стряпчего и заседателя, которые отстреливались двухствольными ружьями. Когда их уже настигли, к ним прискакали два человека верхом, отдали им своих лошадей, а сами бежали в хлеба. Но одного из них, слугу стряпчего, поймали и, думая, что он тоже приказный, поставили его на колени и хотели колоть, но в это время баба одна узнала его и сказала: "Ребята, не трогайте, он такой же подвластный, как и мы". Тогда они его отпустили.

 Тотчас послали эстафету губернатору, который прислал жандармского полковника, чиновника особых поручений и роту солдат, чтобы забрать крестьян.

 Все думали, и они сами говорили, что не сдадутся, пока последнего не убьют, но, увидавши, что зачинщик и голова всего дела -- скрылся, они сдались покойно.

 Сознались во всем; даже женщины и дети, которых хотели отстранить следователи, показывали, что кто серпом, кто ножом, кто палкой -- били этого станового.

 Посадили их всех в острог, где и теперь сидят, и дело в сенате не решено.

 Исправник, прехитрая штука, чтобы заставить временное отделение ехать, допустил их воспользоваться добром крестьянским, при разорении их жилья. Потому-то, когда их посылали, они боялись не ехать, чтоб исправник не выдал их грабительство. Они грабили до того, что у станового (уже после) нашли целый воз сарафанов... Из них один заседатель был человек порядочный и попался зря. Я ему говорил: "Не ездите, вас непременно убьют; за что подставляете свой лоб за исправника". Он был подкутивши и поехал. Они же его подпоили и подзадорили. Да и, кроме меня, все их предупреждали.

 Деревня эта в 12 верстах от Саранска -- Танеевка".

 "В Саратовской губернии, около нашей деревни Жуковки, господин Будищев жил в деревне с семейством.

 Так утром, сидя на балконе с женой, они пили чай и увидали в саду какого-то мужика. Будищев, как был в халате, так и пошел узнать, что это за человек.

 Жена ждет его 1/2 часа, час -- нет его, пропал. Отправила искать, не находят -- исчез: весною нашли его в реке, которая протекает около сада.

 У реки крутой берег, обрыв; они его не в воду кинули, а под обрывом положили, на мелкое место и целую глыбу кинули на него.

 Произвели следствие. Убийцы сознались и пояснили, что убили за тиранство: так, например, оказалось, что у трех служащих у него девушек переломаны носы.

 Барыня сама им всем кочергой ломала носы. Одну из девок следователи нашли в подвале -- у нее вся задница сгнила, потому что барыня ее посадила на горячую заслонку, а потом посадила в сырой подвал. Дни отымали, хлеб обирали, мучили дальними поездками и проч."

 Закуривши папиросу, Петр Андреевич продолжал:

 "Мужики из деревни... не припомню сейчас... ну, все равно какой,-- пошли жаловаться к губернатору на помещика. Тот прислал чиновника особых поручений, которому поручил вместе с предводителем произвести следствие.

 На следствии мужики объяснили, что помещик мучит их табачными работами, и хлеб стоит в поле от того не убранный, что он их собственноручно, без милосердия бьет, чтоб с ними не делали, они повиноваться не будут.

 Предводитель и прочие взяли угрозами подписку, что они будут повиноваться -- история и кончилась. Они, однако, дав подписку, обещали все-таки его укокошить, и все теперь этого ждут {Формальность соблюдена и на бумагах. Начальство, право: вместо того, чтоб обязать помещика не въезжать в имение, берут подписку с крестьян; махнули рукой, говоря: "делайте что хотите".}.

 У этого помещика есть дочь шести лет, так отец, когда разозлится на жену, возьмет дочь за руку и вертит ее над головой, обещая ее убить об угол.

 Это говорит сам доктор, который свидетельствовал дочку, мой знакомый И. И. Любимов. Все суставы были у нее вывихнуты {Я лично знал Любимова, и он подтвердил этот факт.}.

 Многие помещики в Петербурге и не имеют никакого понятия о своих крестьянах. Им только давай доход, а бери его откуда хочешь. Управитель без совести обирает мужиков и доставляет деньги помещику, сам в свою очередь набивает себе карманы трудовыми деньгами, и редко между управителями найдется такой, как нашелся в имении Татищева (Алекс. Алекс, три сына которого в лейб-гусарах) в селе Протасове в 30 верстах отсюда.

 В Протасове до того разорены люди, что их нельзя признать за русских мужиков. Они, как цыгане, бродят черные и в лоскутках, худы, и издали еще видно крестьян села Протасова. У редкого есть лошадь на всю семью, и в прошлом году, когда был неурожай, и управитель-поляк писал Татищеву, что мужики не могут решительно подушное платить, то Татищев велел продать их дома. Поляк отошел".

 Все эти мерзости и гадости, которых тьма и от которых волос становится дыбом, кровью обливается сердце: вместо того, чтобы делать гласными, наряжать следствие, отдать под суд, лишить права владеть людьми -- все эти дела следствиями скрываются".

 "Недалеко от нас убили Алферова; изрезали его всего, он был не злой человек -- жена его ужасная. Ну, мы ничего не знаем, как это случилось и за что с таким ожесточением убили его".

 "Здешний губернатор известен всем, как преступник и грабитель своей губернии в продолжение 26 лет. Министерство им подкуплено, места в губернии раздаются за деньги или своей родне. Панчулидзев дал место исправника мужу своей дочери и не дал приданого. Через два года исправник купил себе имение в 500 душ.

 Духовенство тут, как и везде, развращено и не только не вступается за права, честь и правду, но берет огромные взятки и за взятку оставит попа развратного в деревне, который разносит свою нравственную гниль в народ.

 За достоверность этого ручается общий голос.

 Губернатор у всех занимает деньги. Узнав, что есть деньги у архиерея, поехал просить у него 10.000 взаймы. Архиерей, зная, что он никогда и никому долгов не платит, отказывался решительно, под предлогом, что не имеет ни копейки, и чтобы убедить, побожился на образ божьей матери, который был в комнате, что у него нет ни гроша.

 На другой день у архиерея пропала шкатулка с тридцатью тысячами. Он бросился к губернатору с просьбой, а тот ему отвечал: "Как вам не стыдно выдумывать подобные вещи. Вы сами мне божились вчера на образ божьей матери, при свидетелях, что нету вас ни гроша".

 И тогда только согласился отыскать шкатулку, когда тот согласился ему дать 10.000 взаймы.

 Это был не теперешний архиерей, тоже взяточник, а Амвросий, который любил покутить и дамское общество, а взяточник был страшный".

 "Три версты отсюда, в с. Евлашеве, был помещик Теплов, строгий и несправедливый с крестьянами. Не решаясь сами его убить, они старались изобрести средство, чтобы его уничтожить.

 Он наказал мужика на страстной неделе. Они в субботу с вечера и пришли к этому мужику -- человек восемь, и сказали: "Мы, брат, пришли тебя убить, чтоб твоя смерть послужила нам всем избавлением и, чтоб тебе было легче смерть перенести, мы избрали это время {Есть поверье, что душа умершего в это время идет в рай.}, и как ударят в колокол, мы тебя задушим подушками".

 Бабы всегда в субботу с вечерни стоят в церкви и молятся до заутрени -- это называется стояние. Теперь было стояние. Баб в избе не было, и, следовательно, удобно было это сделать. Мужик, как ни молил, как ни упрашивал, но они остались непреклонны, и как ударили в колокол, они его задушили подушками и на следующий день донесли, что барин засек мужика.

 Следствие произвели и Теплова посадили в острог, и уж дело было почти решено, чтоб сослать его в Сибирь, но исправник -- тот же каналья Федорчуков, желая спасти Теплова, конечно, из расчета, начал добираться в селе.

 Он приехал как будто по другому делу и попал на девочку, которая рассказала, что видела; что она лежала на полатях, притаившись, и видела все, но не могла закричать от испуга, хотя это был ее отец.

 Теплова освободили, а мужиков сослали в Сибирь. Теплов продолжал теснить крестьян и вот недавно умер".

 Тяжело и утомительно записывать подобные истории, которым нет числа. Несправедливости, утеснения самые подлые нищета, разврат, насилование девушек, баб и мальчиков. Рассказы полны мерзости и ужаса. Достаточно и этих рассказов, чтоб не писать далее; на них сегодня окончу свой дневник.