Отсюда мы отправились в Киевскую губернию к Грабовскому, у которого прогостили дня три.
Мы с Кулишем сговорились съездить к матери Гоголя, так как ему было очень интересно и полезно познакомиться с ней и сестрами Гоголя в виду того, что он собирал тогда материал для своего издания сочинений Гоголя.
Наружности деревянного дома Н. В. Гоголя не помню, но помню хорошо комнату, в которую мы вошли и где потом сидели с матерью, тетушкой и сестрами Гоголя. Комната была довольно просторная, имела рядом три окна -- одно довольно большое посредине и два поменьше по сторонам. Вдоль стен размещены были стулья, посередине стоял стол. Из этой комнаты вели четыре двери, из которых одна с разноцветными стеклами и одна со скрипом, так что я невольно вспомнил "Старосветских помещиков". Столовая была выкрашена полосами желтыми и белыми. Гостиная была окрашена чередующимися полосами, голубой и белой. В углу часы, выкрашенные желтой краской, громко стучали. По стенам, в рамках корельской березы, висели французские картины и между ними были канделябры о двух свечах. У правой стены от входа стояло фортепиано Георга Гильдебранта и над ним висели три портрета: в середине -- Екатерины II, направо от нее -- Потемкина, налево -- Зубова. В углу, около фортепиано, была этажерка с нотами, и везде были разложены песни малороссийские, печатные и рукописные. Мы знали, что тетушка Николая Васильевича пела очень характерно малороссийские песни, попросили ее спеть. Тетушка храбро отказывается и не хочет петь, говоря, что уже два дня грустит. Все сидят молча вдоль стен; на столе -- кружка, поднос с вареньем из райских яблочков и вишен, и также груши, яблоки, бергамоты и графин с водой. В гостиной над диваном висит портрет Николая Васильевича Гоголя. На этом диване, в правом углу, любил сидеть Николай Васильевич, а сестра его Ольга около него. Мать Гоголя иногда долго смотрит на портрет покойного. Все находят, что он так похож, что только не говорит, и что именно так он слушал, улыбаясь, когда ему рассказывали.
Кроме нас, приезжих, сидит соседка старушка, около нее -- Ольга Васильевна. Через стул от нее -- другая соседка, и еще стул -- женщина без голоса, что-то вроде ключницы. Это больная, приехавшая сюда лечить свое горло; она в сапогах, и ей Ольга Васильевна подала яблоко. У другой стены сидит молодая рыжеватая девушка, сложа руки. На стуле, в корзине -- желуди, собранные для П. А. Кулиша. Мимо окон проходят с молочниками в руках, значит, мы скоро будем пить чай.
Ольга Васильевна белокурая, выражение лица чрезвычайно доброе и грустное, черты лица очень напоминают брата ее, Николая Васильевича. На шее черный платочек, самый простой, с красными редкими цветочками; все платье черное. По бокам углового окна столовой висело по зеркалу; у противоположной стены, по углам, где печи -- вышитые узорные гербы.
В саду Николай Васильевич старательно сажал деревья; в нем была пещера и чья-то могила, которые нередко случается встречать в родовых усадьбах казаков; пруд, зарастающий камышом. Перед окнами столовой лужок, окруженный кленами, вязами, липой и акацией.
Мальчик в нанковом сюртуке с короткими рукавами и шароварах накрыл при наступивших сумерках скатерть, поставил шкатулку из корельской березы, большой поднос и перед ним маленький. Часы пробили шесть. В столовой потемнело еще более от мелкого дождя и туч. Начали скрипеть басом шкафы, звонить серебро; скромно застучали старые стулья, двинувшись с мест своих, и уставились вокруг стола. Мы продолжали сидет в полумраке; Кулиш с Ольгой Васильевной разговаривали о сельском лечении.
Скоро самовар закипел, началось чаепитие и общий разговор. Соседка рассказала, что ключник ее танцевал до того, что ноги его распухли и, придя домой, он лег и через неделю сгорел, как свеча. А был молодой здоровый парень.
-- Ведь вы знаете, как они пляшут на вприсядки и перекидываются... вот у него что-либо внутри и надорвалось.
Мать Гоголя, весьма милая и почтенная старушка, говорила, что все, что делается теперь хорошего в России, делается по инициативе Николая Васильевича. Постройку железных дорог она приписывает его влиянию.
-- Говорят,-- рассказывала она,-- теперь проведут железную дорогу и через Миргород.
Все жители, и особенно чиновники, Миргорода сердиты на Николая Васильевича и говорят, что этого у них никогда не было, чтоб свинья вошла "в присутствие". Жители говорят: "На что было все это писать, чорт зна що! Государь ведь это читает: как живут, да как соломою топят. Зачем это рассказывать? И что такое он хорошего написал? О нем не стоит и говорить, как о писателе, написал, что всякий знает..."
Разговор шел в этом тоне, и уже два раза упоминали о том, что ужин готов. Во время ужина Ольга Васильевна стояла за стулом матери. Поужинав, все отправились спать.
Я с Кулишем и племянником Гоголя Трушковским, пошли ночевать во флигель, в котором жил Гоголь. В его кабинете мне была приготовлена постель. Племянник занялся с Кулишем письмами Гоголя.
Утром, в семь часов, я проснулся. Ночью шел дождь, небо серенькое, и дождь капает с неба мелко, редко, как бы оплакивая это место, не видя того, кто так его любил. Белые, старые и очень простые, занавески шевелятся от ветерка сквозь щели; ставни сами собой хлопают и делают комнату то темною, то светлою. В комнате одно окно и со стеклами дверь на крыльцо; в углу -- столик треугольный, на нем чайник и чашка с липовым цветом для меня, а в другой, меньшей, чашке -- спирт из чеберу Все очень старо, но чисто. Другая дверь выходит в большую комнату. В комнатах полы деревянные, досча-тые, некрашенные. Стены беленые, как в хатах. Маленькое зеркало, тоже в раме из корельской березы, со старым стеклом, на котором местами сошла ртуть, висит между этим маленьким окном и дверью.
В последнее время Гоголь закупил лесу, чтобы строить дом; хотел тут прожить целый год, но до постройки закупоривал все щели, чтобы матери и сестре было тепло.
Я немного заболел и пролежал сутки в постели. Домик для меня вытопили, меня вытирали спиртом и поили липовым цветом. Оправившись и придя в дом, я пел и слушал песни старушки, тетушки Николая Васильвича, получил в подарок несколько песен, записанных на ноты, и мы выехали с Кулишем, провожаемые самыми дружескими прощаниями и снабженные на дорогу провизией.
Вот набросок того, что было вокруг меня при посещении матери и сестры Гоголя. Познакомиться с внутренним смыслом их жизни -- не было времени; Кулиш, нагруженный материалом письменным и устным, пояснениями на свои вопросы -- спешил к себе, чтобы работать в тишине хуторской жизни.
Расставшись с Кулишем, я нанял лошадей и фургон у еврея, чтобы отправиться в другую сторону, и мне пришлось остановиться для ночлега в хуторе Лазорки на постоялом дворе. Еврей находчиво распорядился, чтобы ему было ночью теплее и чтобы лошадей не украли -- он въехал с фургоном в ворота сарая и плотно занял их во всю ширину, а задок фургона оставался снаружи.
Я же отправился в шинок, который состоял, по обыкновению, из сеней, откуда в одну сторону вела дверь в шинок, а другая, противоположная, в чистую комнату. Я отправился в шинок, слыша там веселый разговор, расположился на скамье у двери и закутался пледом.
Долго я не спал, слушая разговор в шинке и песни; а там затеяла кампания биться об заклад в виде кварты водки в пользу того, кто окажется лучшим рассказчиком. Разговоры были циничны и пересыпались бранью; победа едва не осталась за солдатом, но вот лет тридцати чернобровый парень, сидевший до сего времени молча, попивая чарку за чаркой, говорит:
-- Ни, ще годи. Треба и мини казать своё слово.
И парень начал ругать панов, начальство, чиновников, духовенство, церковь, богородицу... И что удивительно -- брань и кощунство шли складно, без запинки; видно было, что эта брань и кощунство сложились в народе. Его начали останавливать, уговаривать, чтобы перестал, но он продолжал ругать складно отца и мать за то, что породили его на свет и т. д. Сборище начало расходиться. Парень также встал, вышел на улицу, и пока он удалялся, его страшные проклятия и брань не умолкали; он выливал злобу на сложившуюся жизнь и на все.
С рассветом я выехал из хутора Лазорки и невольно запел:
Гей же!.. ой хто лиха не знае
Та нехай у мене спитае -- та гей!..
-- Гей же! та вырос я в наймах... в неволи,
Та не было долі віколи -- та гей!..
-- Гей же! Та по дорогам ходячи,
Та чужиі воли пасучи -- та гей!..
-- Гей же! та чужі воли пасучи
Та чужі мажучи -- та гей!..
и т. д.
Свободное копирование
