В крепостной деревне - 52

 И вот я опять в Зароге. Опять хожу, брожу, начерчиваю и записываю. Иногда ровно ничего не делаю -- лежу около тына, что подле нашей хаты. Лежу у самой дороги, лицом к земле. Погода жаркая, небо чистое, кое-где клочки облаков. Солнце печет по-летнему. Высоко в небе слышны крики пролетающих журавлей, стаи которых проносятся одна за другою. Мошки жужжат в воздухе; иногда октавой прожужжит жук, пролетая мимо; я ем свежие грецкие орехи или, по-здешнему, волошские, которые тут растут. Невдалеке селение, прилегающее к дороге, оно освещено не эффектно и сверху до низу облито солнцем. Вдали прокричали на всех дворах петухи -- и опять тишина. Одна птичка чирикает на вербе, да жужжат мухи. Около меня простая, черная собака; она не дает никому спокойно пройти или проехать и, оскалив зубы, бросается на всех. Во дворе слышен плач девочки. Степь вся выгорела. Вот все, что передо мной. А в хате слышен голос Кулиша, который хлопочет, чтобы нам был самовар и поспел скорее борщ... Вот моя здешняя жизнь. Сойдясь, мы о многом говорим и многое создаем в будущем... не знаю, выполнится ли все это? А хорошо бы...

 В это время Кулиш устраивает в Зароге свою усадьбу. Строящаяся хата прилегала к лесу, который спускался вниз к воде. Впереди хаты степь; около хаты, близ ворот, три старых, могучих вербы. С версту отсюда жила владелица земли (тысячи с полторы десятин), Симонова, мать Номиса, малороссийского писателя, как я узнал впоследствии уже в 1861 году, в Петербурге {Летом 1900 годая прочел в газетах о его смерти иузнал, что в завещании своем он оставил в пользу учащегося юношества 30.000 рублей.}. Верстах в пяти растянулся казачий хутор Зарог. ...Жили мы вполне казаками; жена Кулиша хозяйничала и нас кормила. Пантелеймон Александрович писал; я бродил и рисовал. Однажды Кулиш мне говорит, что Симонова или, как ее все называли, "бабуся", зовет нас к обеду, при чем следует заметить, что обедает она в девять часов утра, и потому чай должно пить пораньше и отправиться к означеному часу. Надо заметить и то, что поселил меня Кулиш в хате у "бабушки" в самой усадьбе и прислуживала мне ее дворовая девушка; я же никогда ее не видел и у нее не был.

 К назначенному часу мы явились. Высокая, здоровая, полная "бабушка" любезно с нами поздоровалась и очень мне понравилась своею оригинальностью, вполне старосветскою. Показала она нам все комнаты, интересные тем, что на дверях были крупно прописаны краской различные года, означающие семейную хронику, в таком-то году родился ее сын Терентий, в таком-то она вышла замуж, и так вся родословная ее, отца, деда, прадеда. Комнаты были чисто выбелены, некрашеные полы безукоризненно вымыты; в углу стоял спис {Пика.} и висела шаблюка {Сабля.}. "Бабушка" объяснила, что это оружие ее покойного мужа, которое она берет, когда идет ночью дозором зокруг усадьбы для того, чтобы справиться "со злодіем, як попадеця". Обед был старосветский и национальный, так что мне пришлось поголодать, ибо сала и прочих жирных блюд не ем; и любя в Малороссии все -- не люблю ее кушанья. Однако подали одно блюдо, которое мне понравилось и заинтересовало своей оргинальностью: это -- пироги в "кожухе". Рассказать, как это было приготовлено, не умею, но подали большой пирог и, когда содрали с него верхнюю корку, т.е. "сняли кожух", то внутри оказались белые пироги с начинкой, очень вкусные.

 Старушка очень была заинтересована манифестом нового государя, которым давалось прощение осужденным за разные преступления. Она боялась, что манифест помилует таких людей, которых миловать не следует, как, например, ее соседку... На вопрос мой, что сделала ее соседка, она рассказала следующее.

 У соседки-пани сбежала служившая ей крепостная девушка, конечно, не от хорошей жизни. Девушку поймали и привели к пани, а та надела ей на ноги цепи. Пять лет она цепей с девушки не снимала, заставляя ее исполнять в них самые трудные работы днем, а по вечерам прясть, сидя на печи спустя ноги, от чего цепи резали ноги до костей привязанными к ним гирями. Мужики приходили и просили ее снять цепи с несчастной. Быть может, боясь народа, пани цепи сняла, но начала постоянно бить девушку, которая от тяжких работ и голода была до того худа и обессилена, что ноги едва держали ее. Много ли надо было силы, чтобы добить несчастную, и пани ее убила: "Имение было взято в опеку, и неужели теперь будет этой пани помилование?!"

 Добрая старушка не могла понять такого бессмысленного и вредного помилования.

 Я постоянно бродил по Зарогу и окрестностям, встретил в степи кобзаря с поводырем, от которого записал кое-что. Обыкновенно, возвращаясь домой, истреблял я с Пантелеймоном Александровичем и Анной Михайловной ковуны {Арбузы.}, бросая плохие и лакомясь только лучшими. Жил я в глуши, в приволье и тишине, казалось бы чего лучше, но и тут дело вышло не ладно.

 Однажды, рано утром, сижу я близ Кулишовой хаты на валу и делаю наброски. Кулиш стоит у низеньких ворот из перекладин, облокотись на них, и смотрит вдаль. Вижу я, что, проходя мимо него к Зарогу, казак подошел к нему и довольно продолжительно с ним разговаривал, показывая на меня. Затем пошел казак далее и, проходя мимо меня, смотрит на меня очень значительно. Когда казак скрылся, Кулиш подошел ко мне.

 -- Что, вы знаете его?

 -- Нет.

 -- Вы были вчера в Зароге?

 -- Был.

 -- Пили там в хате воду?

 -- Пил.

 -- Там кто-либо был, кроме вас?

 -- Была молодица. Я у ней попросил напиться, и она дала мне ковш; почерпнув воды из ведра, я выпил. А затем вышел, пошел далее по Зарогу и вернулся к вам.

 -- Ну, знаете ли, дело-то глупое! Этот казак меня знает, и хорошо, что он меня увидел. Он рассказал, что вы пришли в хату, напились воды и ушли, а молодица через несколько времени ухватилась за сердце и упала; теперь лежит больная, и люди полагают, что вы английский, французский или турецкий шпион, и отравили воду. Они хотят донести становому, взять вас и доставить в стан. Хотя я и говорил, что вы чиновник, посланный сюда министром, и я вас знаю, но они говорят: пускай там в стане разберут, кто прав, кто виноват...

 Что было делать? Народ дик, могут избить, холера была недавно, а у меня ни паспорта, ни подорожной. Мы решили выехать, не теряя времени, и действительно выехали.