XII.
4 сентября 1901 года.
Предыдущую главу я закончил тем, что заснул под навесом казацкой коморы, любуясь зарождающимся утром, слушая чириканье пташек на деревьях и довольный говор кур, бегущих на призыв петуха. Следовало бы продолжать, но нет охоты; той главой заканчивается первая половина моих воспоминаний о Малороссии; о той безмятежной, молодой, счастливой и давно прошедшей жизни. Мне хочется остановиться на ней, чтобы сердце отдохнуло и затем уже продолжать прерванный рассказ.
Начав свои воспоминания с появления моего на свет, когда едва согрело солнышко, я вторично переживал один за другим периоды своей жизни и кончаю грустью и тоскою. Оглядываюсь на свое прошедшее, и сердце сжимается, выступают слезы и негодование -- жаль искалеченной юности.
Все минуло, все прошло, но и оставило в голове, в нервах, в теле царапины и след розги и нравственного кнута.
...Не было у меня отрадного детства... Я его не знал. До меня оно едва коснулось и слишком скоро сменили его аракчеевщина, солдатчина и система розог. От детства и юности я вынес только отвращение к тому именно, к чему меня готовили: к военщине и розгам, которыми внушали нам, кадетам, любовь к извращенной науке и дисциплине. До какой степени розга, о пользе которой, к стыду нашему, еще толкуют, действует оскорбительно и угнетающе на душевное состояние, я могу указать на самого себя. Мне семьдесят три года и... я не перестаю видеть во сне -- как меня секут. Просыпаюсь, обиженный и негодующий на ту бесчеловечную систему воспитания, которая отняла у меня всю прелесть детства и юности. Позор, позор, варварство, жестокость и бессмыслие -- вот аттестат моему воспитанию.
Я, юный, сильный, с чистым и горячим сердцем, по выходе из корпусов ринулся в искусство. Только в нем я нашел себе выход. В среде простых, необразованных, но чистых душою, добрых, отзывчивых и умных людей, настоящих людей. Среди них я мог забыть озверевшее корпусное начальство и преподавателей, этих рабов тупоумных и бездушных рабов подлых, с наслаждением лижущих ноги начальства, как псы у своих хозяев.
Только войдя в круг художников, героев труда и мучеников, я почувствовал себя человеком; но когда?.. Когда мне было уже двадцать лет...
Вспоминая эту бедную, полуголодную, зябнущую и трудящуюся среду, я прихожу в умиление и удивление и в негодование на бессмысленных меценатов, оказывавших медвежьи услуги; на тупоумное общество, не давшее развиться талантам. Борясь с нуждою, они гибли в пьянстве, самоубийстве и сумасшествии.
Время все лечит! Но когда же это всемогущее время придет на помощь ко мне и излечит меня от мерзких сновидений корпусной порки?!..
...А что делается в Малороссии, где сердце мое так горячо билось, где я так отрадно отдыхал, где так всех любил?.. Доброго дяди нет; сына его, жены также нет; имение расхищено... Что стало с любимым мною народом?..
В Седневе -- разгром! Все мертво, и милый друг мой, Митя... вон, вон... виднеется на площади повешенным...
Сокиренцы, которые так твердо держались,-- что там?.. Что с Восковцами?.. Туровкой?.. И там, и там-все изменилось. Нет на свете доброй и умной старушки Галаган; нет ее сына, нет жены и внука; исчезла веселая моя приятельница -- сестра Галаган. Туда же отошел и ее благочестивый муж; отправился и сын их, покончив жизнь с собою. Где Ригельман, друг Галагана? где умный В. В. Тарновский {Племянник мецената Г. С. Тарновского и отец собирателя Малороссийского музея, тоже Вас. Вас.}, его бесконечно скромная и бесконечно добрая жена? где сын, пламенный любитель Малороссии и собиратель ее древностей? где сестра его, жена, видная и красивая? -- все померли, состояния их расшатаны и тают...
А этот чистый младенец-старик, талантливый Н. А. Маркевич, где?.. где его добрейшая жена, брат Михаил Андреевич, красивый сын, милые четыре дочери, друг их Ф. В. Чижов?.. Все перемерло!..
...Что стало с другом моим Остапом?.. Пущенный мною в ход, он сделался знаменитостью; его возили в Петербург, где он пел в собрании и даже во дворце у императора; портрет его красуется в картине известного художника {К. Е Маковского.}. Он тоже умер. Но сила его песен так велика, что я слышу их звуки. Вспоминаю свои беседы с ним, которые доставляли мне развлечение и удовольствие, настолько сильное, что я в тяжелые часы душевного состояния забывался и увлекался вполне; забывал подносимую мне тогда губку с желчью, когда жаждал освежиться чистым источником. Старый друг! не услышу я никогда уже твоей бандуры и твоих чудных дум и песен!..
И вот итог моих воспоминаний. Если дух наш, отходя от здешнего мира, может еще встретиться с теми, которые туда отошли, то к вам обращаюсь, вас зову: примите меня в свои объятия! Сердце мое и теперь сильнее бьется, вспоминая вас. Ни детство, ни юность дали мне отраду,-- это вы заставили меня полюбить людей и жизнь.
Свободное копирование
