В крепостной деревне - 6

III.

 Приехав в Петербург, я затосковал по Малороссии; мне казалось, что я навсегда расстался с нею... Что-то теперь делается в Седневе, в Ковалевке? Что творит ненавистный для меня Карл Иванович? Живы ли мои друзья: старик Андрий, Лукия, Марина, Серега, Панько?... Хотелось вернуться туда, заступиться за обиженных, укротить свирепого курляндца... Но сделать этого я не мог, приходилось подчиниться обстоятельствам и жить в кругу художников, где находил себе созвучие.

 Я сошелся ближе всех с художниками Лагорио и Бейдеманом {О Бейдемане я буду говорить подробнее в своем месте.}, проводил время в работе, чтении и беседах. Видя во мне горячую любовь к Малороссии, Алексей Толстой, полюбивший Малороссию с детства, вполне мне сочувствовал и, желая посвятить меня в красоты ее языка, подарил мне сочинение Шевченко {Первое издание, составляющее теперь редкость.} и роман Ивана Кузьмича {Я не мог до сего времени узнать, кто такой этот Иван Кузьмич. А. Толстому говорили, что он был лакей; если так, то это замечательный человек.} "Зиновий Богдан Хмельницкий". Шевченко я упивался, читал и перечитывал, читал другим, посвящая их в красоты, сердечность и силу этого замученного гения. Своими рассказами и чтением Шевченко и Кузьмича я приводил в восторг Бейдемана, Лагорио и даже друга моего Беляева. Знакомство мое с П. А. Кулишом закрепило еще более мою духовную связь с Малороссией.

 Зима близилась к концу. Бейдеману была задана Академией программа на медаль; Лагорио имел уже все медали, но отправка его за границу замедлилась. Император Николай Павлович задумал совершенно прекратить отправку пейзажистов за границу, а прочим сократить срок с шести на три года. Лагорио пожелал ехать куда-нибудь на лето; мысль эта мне понравилась, и я уговорил его отправиться вместе со мною в Малороссию к Лизогубам, а конференц-секретарь Академии В. И. Григорович снабдил его письмом к богатому меценату, помещику Полтавской губернии Григорию Степановичу Тарновскому.

 Подошла весна, с крыш капал тающий снег, чирикали без умолку воробьи; и мы начали собираться в путь. Лагорио, ездивший много на перекладной, и Бейдеман, которому тоже приходилось испытать удобство этой езды, пугали меня предстоящими муками, для облегчения которых, по их словам, следовало будто бы есть впроголодь, стянуть живот и т. п. Добродушный профессор барон Петр Карлович Клодт, великий мастер во всякой работе, устроил мне для более покойного сиденья на телеге деревянный простой и умно придуманный переплет с железными кольцами для укрепления к телеге. Поблагодарив его и простившись с моим отцом и братьями и пожелав Бейдеману благополучно исполнить свою программу, мы отправились в путь.